Любимец зрителей

Сильвен машинально складывает записку и возвращает в конверт. Он вернет его Марилен, жалобно признаваясь: «Я не знаю. Не понимаю». Ему не дает покоя тревожная мысль, неотвязная, как оса. Сколько бы он ее ни отгонял, она больно жалит его. «Признайся!» Но и это не выход из создавшегося положения. Ведь его правда смахивает на шутку сомнительного характера. Если он признается Марилен в том, что хотел покончить самоубийством, это будет не смешно – ведь пистолет исчез. С другой стороны, она вправе рассмеяться ему в лицо, если он попробует утверждать, что забыл про это письмо тоже.

Сильвен вызывает Берту.

– Постарайтесь припомнить, мадам действительно велела вам отдать мне это письмо, когда уйдет из дому?

– Да, мсье.

Внезапное подозрение толкает его в гардеробную. Но нет – оно оказалось ошибочным. Марилен ушла без вещей. В течение ужасной минуты он думал, что жена его бросила. При ее вспыльчивости, задыхаясь от бешенства, прочитав: «Все вы просто ничтожные людишки», она вполне была способна перебраться в гостиницу, а возможно, пойти на крайность.

Сильвену видится лишь один выход из создавшегося положения – отступиться. Отказавшись от роли ла Мезьера без объяснений, он погорит безвозвратно. Что он предпочитает: потерять фильм или потерять жену? Медье ему не простит. Но и от Марилен тоже ничего хорошего теперь не жди. Однако какой же страшный рок преследует его? Может, было бы хорошо посоветоваться с Тельмой? Но у него нет желания узнать про свое будущее. У него нет никаких желаний. Он перечитывает то место из словаря «Ларусса», где говорится о Бурназеле[39]: «В последние дни перед отъездом на фронт его нервозность заметно растет – он даже и не пытается ее скрыть. Ему не сидится на месте. Им движет какая-то внутренняя тревога, прогоняя из кабинета, заставляя расхаживать по касбе[40], скакать на коне по пальмовой роще, возвращаться за свой стол, чтобы тут же его покинуть, кружить по командному пункту».

«Я дошел точно до такого же состояния, что и он, я чувствую себя затравленным зверем. Чего от меня ждут? Чтобы я почитал себя за ничтожество? Сам по себе я ничего не значу, это верно. Но мой персонаж? Играю ли я Бурназеля или капитана де ла Мезьера, я не имею права искажать образ своего персонажа. Пусть даже он подается и несколько упрощенно, несколько условно – все равно я обязан оберегать его от искажений. Я имею полное право защищать свой внутренний мир».

Сильвен тоже не находит себе места.

Марилен вернулась поздно. Услышав шаги, Сильвен окликает жену, и она заходит в кабинет. В глазах ее никакого сердитого блеска. Неужто примирение возможно?

– Не знаю, что и думать, – говорит Сильвен, – ты ушла из дому так внезапно.

Марилен спокойно садится. Закуривает «Голуаз».

– Я навещала твою маму, представь себе. Бедная старуха! Ты визитами ее не балуешь.

– Как она поживает?

– Да так себе. Варикозные вены – штука болезненная. Она еле-еле ходит. Все время расстраивается. Из-за тебя. Из-за твоего брата.

Сильвен думает: «Продолжай. Говори. Это помогает преодолеть злобу».

– Приходил инспектор полиции. Наводил о нем справки, – продолжает Марилен. – В связи с угоном машины. Дело темное. Не сегодня завтра он угодит за решетку. И потом, ей хотелось узнать, правду ли пишут в газетах относительно твоего фильма. Знаешь, она страшно гордится тобой. А ведь гордиться-то нечем.

Сильвен протягивает руку – осмотрительно, словно боится вспугнуть птицу, и сжимает запястье Марилен. Она и не высвобождается.

– Читал? – спрашивает она.

– Да.

– Это написал ты?

– Да.

– Неужели ты думаешь, что мне и вправду не хватало Даниеля? Не хочешь отвечать?

– Я не могу.

– Это она вынудила тебя писать эти кусочки письма? Господи, до чего же мужчины глупы. А что это? – Наклонившись к его лицу, она проводит пальцем под носом. – Неужели ты воображаешь, что у нас на глазах пелена? Невооруженным глазом видно, что ты отращиваешь усы. Пока еще под носом у тебя только жалкий пушок, но через месяц ты станешь неотразим. Вот уж она обрадуется. А за усами, несомненно, последует развод? Стоит ли держаться за мужа-ничтожество? Только заруби себе на носу – на развод я не соглашусь. Никогда! И предам гласности письма, которые она не преминет заставить тебя писать.

– Не кричи.

– Но я не кричу.

– Усы мне понадобились по роли.

– Обманщик!

– И этот кусок письма – часть текста, который я набросал для самого себя. В тот день я был зол и подавлен. Одинок.

– Ты не был одинок – ведь кто-то завладел им и теперь шлет мне цитаты. Не станешь же ты морочить мне голову, утверждая, что у тебя его выкрали.

– Согласен, – бормочет Сильвен. – Тут все говорит против меня.

Марилен встает, иронически улыбаясь.

– Хорош он, капитан… как его там величают? Из тех, кто не осмеливается признаться, что заимел подружку, но все же да здравствует Франция.

– Клянусь, что…

– Ясное дело. Когда мужчине нечего сказать в свое оправдание, ему остается одно – давать клятвенные заверения.

Марилен нежно проводит ладонью под его подбородком.