Любимые дети

«В воскресенье у меня тренировка, — ответила она, но руки при этом спрятала за спину, — я не смогу».

«Подумаешь, — засмеялся он, — тренировка! Люди и не такие дела откладывают!»

Приятели закивали, давая понять, что именно они-то и есть эти люди, а дела подождут, даже самые важные, и, подступив к Зарине, загалдели на разные голоса, уговаривая — без тебя и горы не горы! — а она все отказывалась, но по инерции уже, для проформы, и уловив это, Тамара ввернула: «Нехорошо, Зарина! Люди ведь просят!», и отец, как бы вступаясь за дочь, ответил: «Она уже согласна», и, не выдержав напора, Зарина сдалась, и хоть до воскресенья оставалась еще целая неделя, Дудар провозгласил:

«Встречаемся в десять часов на гизельском перекрестке».

Дома Зарина помалкивала о предстоящей поездке, и в молчании ее было что-то стыдное, и она чувствовала это и тяготилась своей тайной, но и открыться не могла, понимая, что совершает по отношению к матери какое-то необъяснимое, но явное предательство, и, терзаемая угрызениями совести, решила отказаться в конце концов, не ехать, однако додумалась до этого лишь в субботу вечером и звонить, разговаривать с отцом при матери ей было неудобно, и, встав поутру, она собралась, как обычно, сложила с сумку спортивную амуницию — ей ведь на тренировку надо было торопиться, — и, выйдя на улицу, направилась было к трамвайной остановке, чтобы ехать в спортзал, но остановилась в сомнении, а тут как раз девчонка проходила соседская, и, словно от лишнего груза отделываясь, Зарина проткнула ей свою сумку:

«Пусть у вас полежит, — сказала. — Вечером я заберу».

«Я и к вам могу отнести», — предложила девчонка.

«Нет, не надо, — вздрогнула Зарина, — у нас никого нет».

Она села в автобус и благополучно добралась до гизельского перекрестка, а компания уже была в сборе — девять человек на пяти машинах, — и Зарина двинулась к отцовской, ко Дудар перехватил ее к повел к своей.

«Они все по двое, а я один, — улыбнулся он, — скучаю, — и, оглянувшись, крикнул: — Герас, ты разрешаешь?»

«Разрешаю!» — послышалось благословение, и Дудар распахнул перед Зариной дверцу, и машина тронулась, а за ней вторая, третья и так далее, и, проезжая мимо поста ГАИ, они просигналили в пять клаксонов, и милиционеры, знакомые, видимо, помахали в ответ, желая счастливого пути, и веселый кортеж понесся по асфальтовому шоссе, по равнине, и стрелка спидометра — Зарина посматривала краем глаза — подобралась к сотне и перевалила за нее, и, не снижая скорости, они проскочили через село, переполошив кур и собак, а Дудар все нажимал, и равнина кончилась вскоре, дорога запетляла в горах, и колеса повизгивали на поворотах, а впереди сияли снежные вершины, и ясное небо голубело над ними, а на склонах — зеленое с желтым — стояли леса, а внизу, в глубине пропасти шумела, ударяясь о камни, река, и над камнями горбились, переливаясь и дрожа, коротенькие радуги, и Зарина забыла о недавних переживаниях и о спутнике своем забыла, а он, закручивая виражи, все поглядывал на нее, восторга ждал и восхищения и, не дождавшись, затормозил вдруг, остановил машину, и сразу стало тихо, и рокот воды, бегущей в пропасти, как бы подчеркивал тишину, и Зарина открыла дверцу, вышла на шоссе, глянула на солнце и зажмурилась, и улыбнулась непроизвольно, и, выйдя следом за ней, Дудар изрек по-хозяйски:

«Сентябрь — лучшая пора в Осетин».

Вдали на извиве серпантина показался приотставший кортеж, и, дав ему приблизиться, Дудар свернул с асфальта на ухабистую грунтовую дорогу, в боковое ущельице свернул, уютное и милое, словно игрушечное, но со своим лесом, с густыми зарослями орешника и с собственной речушкой, бойко журчащей в стороне, и вскоре над зарослями показалась серая шиферная крыша и показался кирпичный дом, обнесенный высоким забором, и ворота, а у ворот стояли, улыбаясь радушно и льстиво, старик со старухой, оба невысокие и крепенькие, и по улыбкам их приторным Зарина поняла, что они не гостя, хозяина встречают, и спросила, чтобы удостовериться:

«Чей это дом?»

«Ихний, — ответил Дудар, кивнув на стариков, и усмехнулся самодовольно: — На них записан».

Выйдя из машины, он небрежно кивнул им, а они отвечали долго и цветисто, а машины подъезжали одна за другой, хлопали дверцы, и, встречая, старики каждого называли по имени и каждому желали здоровья, счастья и благополучия, и славословию не было конца, здравицы чуть ли не песней лились, одой возвышенной звучали, и прибывшие приосанивались и, полные достоинства, вступали во двор, посреди которого стоял сколоченный из дубовых досок громадный стол, а на столе шотландское виски, коньяк французский и французское шампанское в эмалированном тазу с мелко наколотым льдом. В глубине двора двое дюжих парией свежевали барашка, и, увидев Дудара, они наскоро вытерли руки полотенцем, окровавив его при этом, и поспешили навстречу, поздоровались почтительно и доложили о приготовлениях и о продуктах, имеющихся в наличии.

«А шампанское Мисост ни за что не хотел давать», — пожаловался один из них.

«Упирался, как сивый яшка», — подтвердил другой.