Любимые женщины клана Крестовских

Захлебываясь, словно от страха потерять опять нить памяти, он рассказал ему все. В нем проснулось новое чувство – желание отомстить обидчикам. Об этом и поведал тут же, не скрывая. И тогда отец Михаил предложил ему на три дня уединиться в молельне.

Он выполз из нее полумертвый от голода. С решением, что мстить никому не будет. Но – отсюда уйдет. Отец Михаил только посмотрел на него и все понял. «Мысли о мести тебя оставили, а зря! – произнес он с осуждением. – Нельзя оставлять зло безнаказанным. Одним из нас ты не станешь никогда, не понимаешь ты нас до конца. Поэтому завтра тебя выведут из леса к большой дороге».

Да, он за двадцать лет так и не смог принять то, как живут в общине. С именем Бога нещадно пороли детей за малейшее ослушание. Оставляли подростков в холодных нетопленых сараях без еды и питья, чтобы те учились усмирять плоть. Был случай, после которого он понял, что главное для отца Михаила не вера в Бога, а вера паствы в него самого. Он был для всех Бог и царь. Однажды один из молодых парней посмел тайком уехать в город: дорога была известна каждому. Когда парнишка вернулся, мужики его просто забили до смерти. И похоронили за оградой кладбища как отступника. Отступника не от Бога – от правил, которые установил отец Михаил. Тогда он и догадался, почему на него так злобятся: его-то за все годы ни разу ни за что не наказали. И никто его не заставлял каяться. Грешить не грешно, грешно – не каяться. Парень тот не покаялся – наказан был. Смертью.

Нет, не по пути с ними ему было. В Бога он верил, но в отца Михаила нет. И как тот не побоялся его отпустить? А ну как расскажет о них кому? А впрочем, кому они мешают?

На рассвете его вывели на дорогу. Накануне хозяйка дома, в котором он жил, отдала ему костюм умершего мужа. Прихватил он с собой в торбу и балахон, служивший ему одеждой в общине. У него уже был план. Во-первых, разыскать женщину, у которой, как он вспомнил, были записи старушечьего бреда. А там как получится…

Теперь балахон служит ему и простыней, и одеялом. Под головой вместо подушки – торбочка с тетрадками и метрикой. То, что в тетрадках, он знает почти наизусть! На первый взгляд – бред больной старухи. Когда вчитаешься – все логично. А значит – правда. И доказательства, которых у него не было двадцать лет назад, – вот они.

Глава 24

Кучеренко давил и давил на кнопку звонка. Тревога вползла в его душу, еще когда он ехал к Махотиным. А что, если Лиза уже знает? Что с ней будет? Поднимался по лестнице уже успокоенным: убедил себя, что она женщина сильная, сделать с собой ничего не сделает, скорее врага раздавит. И вот теперь она не открывает дверь. И мобильный вне доступа.

Снизу послышались голоса. Кучеренко спустился по лестнице на один пролет. Из двери квартиры выглядывала женская голова – его приход не остался незамеченным.

– Простите, вы не знаете, Елизавета Евгеньевна сегодня никуда не выходила? – Он старался говорить вежливо, хотя такие вот тетки вызывали в нем только одно желание: обозвать пообидней. Засаленный халат на толстом животе, ноги, обутые в стоптанные шлепки, и железки в жидких волосенках – пародия на женщину. Он всегда всех сравнивал с Верой Александровной, даже дома носившей туфли на низком каблучке.

– Они уехали все. В деревню. А собака осталась. Воет как – жуть!

– Какая собака? – У Кучеренко от удивления пропала тревога за Лизу. Живую собаку в доме Лиза бы не потерпела.

– Я же говорю – псина там воет у них. Сами уехали, а собаку не взяли. Вот и воет голодная! Службу спасения звать надо!

– Да нет у них никакой собаки, – недоуменно возразил Кучеренко.

– А вы послушайте, послушайте!

Кучеренко вернулся к квартире Махотиных и приложил ухо к двери. В квартире явно кто-то был! Что-то упало, разбилось, стукнулось о стену. А вот и вой! Кучеренко отпрянул. То, что собаки не было, это факт. Значит…

– Лиза, открой, это я! Лиза! – забарабанил он в дверь кулаками. Он догадался, кто так жутко голосит. «Вот тебе и сильная женщина!» – усмехнулся он. Лизка может переколотить всю посуду и сломать все, что ломается. Вот этим она сейчас и занята. Значит, уже знает.

– Лиза, не откроешь, привезу службу спасения! – Он старался говорить громко, чтобы она услышала его голос в том шуме, который сама же и создавала.

В квартире все стихло. В замке повернулся ключ. Кучеренко толкнул дверь. Лиза, растрепанная, в разорванной юбке и босиком, стояла в коридоре, зажав в руке статуэтку собаки.

– Тише, ну, тише, Лизок! Отдай-ка мне эту псинку. – Он протянул к ней руку.

Лиза посмотрела на него, все еще не узнавая, и, размахнувшись, шваркнула собаку об стену. Вокруг разлетелись мелкие кусочки фарфора.

– Лизок, больше ничего не трогай. – Кучеренко подошел к ней и взял ее руки в свои. – Пойдем чайку глотнем. Только тапки надень. – Она послушно сунула ноги в первые попавшиеся шлепанцы. Он повел ее в сторону кухни, наступая прямо на битое стекло. Усадил на стул, а сам устроился рядом на табурете.

– Ты знаешь, дядя Вова, да?

– О папке твоем и Ларке? Знаю. Потому и приехал.