Любимый ястреб дома Аббаса

А если все происходящее – не заговор Хашима против дома Аббаса и Абу Муслима? А заговор, в котором отсутствующий в данный момент полководец, дружок Хашима, с большим удовольствием участвует? Что тогда?

А тогда… становится ясным многое из того, что раньше было совершенно не ясным. Например, моя – и брата – истинная роль во всей этой истории.

Мне уже не нужно было дожидаться письма Аспанака, в котором должен был содержаться ответ: кого именно финансировал еще наш дед, а потом уже отец и, сегодня, брат.

Сказано ведь было тем же братом, что они давали деньги дому Аббаса. То есть, в общем, Мансуру. А вовсе не Абу Муслиму.

И если предположить – только предположить, – что Абу Муслиму захотелось чуть меньше зависеть от семейства, в чьих жилах течет кровь пророка и чей казначей имеет неприятную кличку «человек-копеечка»… То понятно, что среди прочего Абу Муслиму надо было перерезать денежную нить, которая вела от нашего торгового дома, через Мерв, на Запад. К дому Аббаса. И сделать все это так, чтобы поначалу его нельзя было ни в чем обвинить и даже заподозрить.

Тогда должно было произойти все то… все то, что на самом деле и произошло. Два кинжала – для брата и меня, полный разгром шпионской сети дома Маниахов в Мерве и даже в Бухаре. Хашим с его сожженным лицом, устраивающий в порядке наказания налет на винный дом Адижера, своего недобровольного агента, как только там появляется человек по имени Маниах, а Адижер не посылает вовремя сообщения об этом…

А память уже услужливо подсказывала: я же ни разу не видел никакой особой охраны у Абу Муслима, хотя тот и знал, что под носом у него орудуют убийцы. Просто убивали они его врагов, и больше никого. Да, он убивал десятками тысяч своих – но могли же быть и у него такие друзья, которых он боялся убрать открыто, возмутив этим прочих своих соратников, типа Зияда?

И тогда объясняется еще одна загадка: «Скажите, Маниах, вы что – вообще ничего не боитесь? И почему?»

Как же он изумился, увидев меня перед собой в тот раз, когда я пришел проситься пожить в крепости, прямо у него под носом: «Глава дома Маниахов здесь? Глава дома Маниахов пришел ко мне… в черной одежде?» Как же все просто: он-то подумал, что я попросту решил сыграть по принципу «все или ничего», ставя свою жизнь залогом нашего союза. И до сих пор, видимо, считал меня поэтому безумно смелым человеком, достойным уважения, да что там – восхищения. И уже только потом, вдобавок, человеком, который может «бросить Самарканд к его ногам».

Да вот же и жирный проповедник сказал мне: «Хорошо, что ты с нами».

То есть это не страшно, что я так много знаю про «преступивших смерть». Меня пока потерпят – если уж я «с ними». Хотя на всякий случай Омару и Михраману пустили по стреле в голову. Потому что слишком много знать мне пока не полагалось.

Я мучительно закрутил головой: только бы ничто сейчас не отвлекло! Еще, еще немножко подумать! Так но какой смысл Абу Муслиму отрывать наш дом от дома Аббаса, мечтать о союзе с нами, если цель мервского бунта в том, чтобы халифа из дома Омейядов сменил человек, в чьих жилах течет кровь пророка?

Как мешает эта проклятая жара!

Но вдруг мне стало холодно. «Потому что наступают решающие дни, – зазвучал в моей голове бас все того же гороподобного проповедника. – И тот, кого называют Махди, – он здесь, он уже между нами, а мы-то, глупые, проходим мимо и не замечаем. Но подожди немного. Это всегда так бывает – сидишь во мраке, и вдруг – ослепительный свет!»

И вот этот свет, наконец, для меня засиял.

Потому что зачем Абу Муслиму люди с кровью пророка в жилах, если он сам – Махди, который уже здесь, между нами? Да еще одна завоеванная его стотысячным войском провинция – и он сможет открыть кровь пророка в собственной крови, а то и провозгласить себя богом! С такими проповедниками это недолго.

У меня началась нервная дрожь.

– Юкук, чакирам быть готовыми ко всему, коней оседлать, двоих поставить с ними, чтобы ждали сигнала! Броню надеть, полное вооружение!

Я лихорадочно начал пытаться повязать под куртку толстый пояс с деньгами. А взгляд мой был прикован к кисточке, лежавшей на ковре вместе с прочими письменными принадлежностями: неужели их в очередной раз придется бросить?

Засыпавшая в дрожащем зное площадь ожила. Мои самаркандцы – уже девять, к ним только что присоединились последние, Муслим и Девгон, – с удивительной сноровкой надевали тяжелые кольчуги, а двое из них бросились, через толпу, к выходу из крепости.

Выходу, через который… въезжал, как в день первой нашей встречи, маленький караван: «человек-копеечка» Мансур, смуглый мальчик, раб с пятнистым лицом, охранники, величественный Бармак в чистых светлых одеждах… Вот они остановились у самой линии охраны, совсем близко от меня, и навстречу им, не теряя достоинства, вышел чернобородый Абу Салама, поговорил о чем-то с Мансуром и снова скрылся.

– Бармак, что происходит? – возбужденно спросил я, бегом спустившись со своего второго этажа.