Любить буду жестко (СИ)

— Я в порядке, могу пройти еще столько же, — кажется, получилось слишком бодро, потому что Данте стащил с меня рюкзак и протянул флягу с водой.

— Конечно, можешь, а еще умереть от обезвоживания.

Он даже не запыхался и не вспотел.

К фляге я припала жадно. Не пила всю дорогу, боясь отстать.

Как старуха подползла к ручью и умылась, прохладная вода освежила. Прогнала весь бред, который я себе придумывала, пока мы шли.

В лесу было тихо, только где-то очень далеко стучал дятел и деревья шептались о чем-то в вышине.

Данте сунул мне в руки бутерброд с колбасой и сыром, который я съела со скоростью, для девушки неприличной. И протянул кружку с остывшим кофе, ничего вкуснее в жизни не пила.

Передышка была краткой. Через десять минут мы снова шли по лесу, с каждым шагом уходя от цивилизации все дальше.

— Переночуем на берегу, дальше обойдем озеро и двинемся к заимке Лешего, — Данте снял рюкзак, а я как зачарованная уставилась на золотистое в лучах заходящего солнца озеро, обнятое изумрудным кольцом деревьев.

Заметив, что я не реагирую на его слова, Данте подошел ко мне, стащил с меня рюкзак. Я едва подавила болезненный стон.

— Устала, маленькая? — Спросил он с прежней мягкостью.

— Ни капли, еще поплавать хочу, — упрямо поджала губы.

— Поплавать, — Данте усмехнулся, — это мысль.

Он снял футболку, расстегнул ремень, снял ботинки и брюки вместе с боксерами. Я опешила, но слишком вымоталась, чтобы испугаться. Но взгляд приковал его член. Какой же он у него все-таки большой и тяжелый.

Глава 10

Щеки запылали ярче заката на небе. Искупаться хотелось невыносимо, от воды пахло свежестью. Стоило представить, как погружаюсь в прохладную негу, как натруженные за день мышцы ныли в предвкушении. Но войти в воду вместе с Данте значило только одно, он возьмет меня прямо в этом озере.

Закрыла глаза, чтобы не видеть его атлетичного тела, в голове было слишком много мыслей, а в груди слишком много чувств. Мне надо успокоиться, подумать, привести мысли и чувства в порядок. Близость Данте делала каждое мгновение таким острым, что я вся кровоточила от порезов.

— Надо собрать хворост для костра, — прошептала и облизнула сухие губы и сделала шаг назад, мягкий, податливый песок едва слышно зашуршал под ногами, но даже этот тихий звук резанул по нервам, открыла глаза, как раз вовремя, чтобы заметить на губах Данте понимающую усмешку.

— В лесу от меня не спрячешься, Инга, и палатка у нас одна, и спальник тоже один, — Данте подмигнул мне и пошел воду.

Я смотрела на его идеальные, накаченные ягодицы и шептала:

— Козел, мудак, урод, ненавижу.

Вот зачем он рылся в моем рюкзаке, вытащил маленький спальник в компрессионном мешке. На глазах выступили слезы, злилась на собственную глупость, на чувства, которые во мне пробуждал Данте. Его было слишком много, запаха, тепла, слов, мыслей. Он же прямо сказал, что я для него «бантик» на подарочной коробке, приятное приложение к украшениям, стоимостью в несколько миллионов долларов. А я все равно думаю о нем, не могу выкинуть из головы.

Дура, дура, дура!

Отошла достаточно далеко от озера, чтобы Данте не слышал, как я рыдаю. Села на поваленный, поросший мхом и лишайником дуб, вцепилась плечи и тихо завыла.

Я год баюкала боль и печаль, которые сменялись приступами жгучей вины перед Макаром, потому что я не могла дать ему того, что он заслуживает. Не могла его полюбить. Видела в нем только друга. Он закидывал меня цветами и подарками, старался развеселить, водил по клубам. А я так и не надела ни одно из подаренных им украшений, и сейчас в ушах были простые гвоздики, которые мне купила мама на пятнадцатилетие. Иногда открывала шкатулку и смотрела, как мерцают бриллианты, горят рубины, подмигивают изумруды. Холодные, бездушные камни. Они ничего для меня не значили, а срезанные цветы в вазах казались мертвыми.

Данте никогда мне ничего не дарил, когда мы расстались, на память мне осталось от него только разбитое сердце. Он не был скуп. Стоило ему заработать что-нибудь на раскопках, как мы обязательно отправлялись куда-нибудь. Посмотреть диковинки и редкости, пока их не уничтожило время и люди. И эти дни мне были дороже всех камней Макара. Их я хранила, как настоящие драгоценности, ожерелья, диадемы, кольца, серьги из радужных, счастливых воспоминаний. Данте был моим миром, когда он ушел, у меня осталась боль, потому что эти воспоминания были только моими, для него дни моего искреннего счастья были лишь игрой.

Я помнила вкус его губ, ласки, нежности, помнила, каким он может быть, каким я его любила. Он изменился, стал жестче, злее, но я никак не могла забыть дней, которые мы проводили вместе.

Что же делать?!

Понимала, что, если он снова приласкает меня, как раньше. Если не будет груб, перестанет унижать и напоминать мне о гнусном договоре, на который я сама согласилась, то позабуду о ненависти, о том, что ничего для него не значу, и снова позволю себе любить его.