Любить и убивать

– Я не баба, чтобы все время всем нравиться, – обиделся Леха и, как положено, не прощаясь, ушел из пивной. Сырцов без охоты допил пиво, постоял, в задумчивости разглядывая публику. Настоящая здесь была публика – не с бору по сосенке, а сугубо московская. Вздохнул и глянул на часы. Пора было ехать на званый прием к Спиридонову.

Варвара Спиридонова расстаралась: прием был по высшему классу. Мужички еще толпились в спиридоновском кабинете, а накрытый на десять персон старинный стол одиноко затаился в столовой, мазохистстки ожидая собственного разрушения.

Дамы на кухне – Варвара, Лидия Сергеевна, Ксения (Ксения только неопределенными междометиями), – готовя завершающие мазки к почти голландскому натюрморту стола, сердито осуждали Казаряна, в который раз забывшего взять в гости к лучшим друзьям жену.

Мужики, которые знали забывшего старых друзей гостя (Спиридонов, Казарян, Смирнов) хлопали по немогучим плечам блаженно улыбающегося еврея, гладили по лысой, в значительной своей части, голове, громко и горестно сокрушаясь о былых непобедимо строптивых кудрях.

– Да ладно, ребята, да ладно, ребята, – беспрерывно повторял растроганный пожилой еврей, но ребята не унимались: вертели его, пробовали бицепсы, заглядывали в глаза, просили показать зубы, щупали материальчик, из которого был сшит его серый костюм. Терпение у еврея лопнуло лишь после того, как Спиридонов, расстегнув на нем пиджак, стал любовно рассматривать его аккуратное, но увесистое пузо. – Что я вам, игрушка?!

– А почему ты в наш садик так долго не ходил? – голосом милиционера-гомосексуалиста из старого анекдота осведомился нормальный экс-милиционер Смирнов.

– Да как-то разбежались мы все в разные стороны, а потом и неудобно стало навязываться… – правдиво объяснил пожилой еврей Алексей Яковлевич Гольдин и, застегнув пиджак, попросил: – Можно, я сяду?

– Кресло скромнейшему из скромных! – громко приказал Смирнов, и два балбеса, тоже не из молодых, Спиридонов и Казарян, подкатили под маленький зад редкого гостя огромное кресло. Кресло с Алексеем Гольдиным оказалось посреди кабинета, что давало возможность пожилым хулиганам, рассевшись вдоль стен, со скрытой ностальгической слезой, наблюдая, изучать приятеля юности златой и любоваться его статями.

– А он еще ничего, – решил Спиридонов. – Паричок, усики, тросточку и – просто незабвенный Чарльз Спенсер Чаплин в расцвете таланта.

– В самом расцвете таланта Чарли Чаплин был уже в пенсионном возрасте, – добавил Казарян. – На пенсии, Леха?

– А где же еще? – удивленно обиделся Гольдин.

– И хватает? – поинтересовался Смирнов.

– Чего? – опять удивился Леха.

– Пенсии.

– А-а-а, пенсии-то? Хватает. Я – второй преферансист на Москве.

– При немалом пироге, – понял Спиридонов. – А как остальные? Яша, Роза, Мишка?

– Отец двенадцать лет как помер. А зассыха Сонька с деловым своим супругом мать и Мишку с семьей в Израиль уволокли. И мои стали было за ними тянуться. Ну, а потом притихли, когда стало известно, что и как. Софка на старости лет лестницы моет, ее драгоценный на барахолке вертится. Мишка удачнее всех пристроился – по специальности на фирме, которая с нами торгует, и живет себе весело: четыре месяца там, восемь – здесь.

– Ты у них был? – спросил Смирнов.

– В прошлом году.

– Как там Роза? – осторожно задал следующий вопрос Смирнов.

Трогательно любил он Лешкину мать. Леша быстро глянул на него и ответил честно:

– Плачет. Всех ей жалко. И которые с ней там, и нас, которые здесь. Внуков и правнуков. Знаешь, сколько их у нас? Двенадцать!

Вечер воспоминаний грубо прервал сыщик Сырцов. Встав на пороге кабинета, он отвесил суровый поклон и, извинившись, сделал заявление:

– С глазу на глаз необходимы, Александр Иванович.

– Жора, не пугай, – попросил Казарян.

– Я не вас, – пояснил Сырцов и направился следом за Смирновым, который для переговоров с секретными клиентами облюбовал в этой квартире пустующую детскую.

Уселись на маленьких стульчиках, и Смирнов спросил:

– Форс-мажор?

– Намечается. Надо срочно и глухо прятать Ксению.

– Источники?

– Отец. Валентин Константинович Логунов. Час ходил вокруг да около. Очень хочет открыться до конца, но и очень боится. Но последнего крика сдержать не смог: «Спасите Ксению!»

– Считаешь, что Светлана решилась?

– А кто ее, психопатку, поймет. И другой звоночек: свежезавербованный Алексей Решетов предупредил, что сегодняшней ночью будет проведена серьезная операция, в которой, судя по его участию, задействованы крупные силы.

Смирнов натужно, с напряжением встал с детского стульчика, отпихнул в раздражении его ногой и спокойно решил:

– Сегодня же Ксении подыскиваем норку.

– Где? Мы – на просвет.

– Там, где уже просвечено, – непонятно ответил Смирнов и предложил: – За стол, боец. Выпивка и закуска по первому разряду.

– В честь чего, Александр Иванович?

– В честь кого, – поправил тот. – За таким столом наш Лешка обязательно расслабится, а потом Алик, на правах самого старого и близкого друга, ласково раскопает его в связи со странным хозяйским переплясом на даче Ицыковичей.