Любить и убивать

Бидон был на месте. Сырцов точными ударами башмака по ящичкам смел с лица земли жилище бомжа-интеллёктуала, и бомж-интеллектуал обнаружился во всей своей красе. На замусоленном и рваном тюфячке, сжавшись в комочек, спал или делал вид, что спит, столь любезный сейчас сырцовскому взору Бидон. А рядом – опорожненная четвертинка, подернутый коричневатой мутью граненый стакан, тоже пустой, толстый надкусанный ломоть черного хлеба, мятые стрелы зеленого лука…

Понт, туфта! Все тем же правым башмаком Сырцов отвесил удар по бидоновской заднице и вслух повторил:

– Понт! Туфта!

Бидон невинно открыл глаза и осведомился хриплым со сна голосом:

– А Малыш еще не приходил?

Ой, какой неосторожный гражданин! Во второй раз неосознанной фразой подставился. Малыш сегодня, вероятнее всего, чистый, бритый, по-хорошему поужинавший, спал в свежей пижаме на крахмальных простынях. А ночную смену бомжового бытия отрабатывал Бидон.

– Сейчас в рванину переоденется и придет, – пообещал Сырцов.

– Ты – Сырцов? – как бы только что узнав собеседника, спросил Бидон, устраиваясь на тюфячке по-турецки. – Сыщик-моралист?

– Вставай, Бидон. Пойдешь со мной, – распорядился Сырцов.

– На дискуссию о нравственных устремлениях новой России? – вежливо осведомился Бидон.

– Ага, – подтвердил Сырцов и за грудки поставил его на ноги. Ярость, отвращение, лихорадочная усталость после прошедших суток требовали хотя бы маленькой разрядки. Он в полную свою силу ударил Бидона правым крюком в челюсть. Бидон отлетел метра на три, но удачно – на отброшенные Сырцовым ящики – и там совсем притих. Сырцов подошел к нему, присел на корточки, ждал, когда бомж оклемается. Бидон открыл глаза минуты через полторы. На этот раз Сырцов попросил:

– Пойдем со мной, а?

– Никуда с тобой не пойду, – неожиданно твердо и внятно (Сырцов даже удивился: в челюсть-то врезал ему прилична) сказал из ящиков Бидон.

– Ненужные осложнения для тебя и для меня, – постарался разъяснить ему ситуацию Сырцов. – Тебе придется терпеть весьма болезненные побои, а мне, сильно уставшему после бессонной ночи, тащить бесчувственное тело до лаза и в машину втаскивать. Может, без лишних разговоров ты на своих двоих пойдешь?

Бидон выкарабкался из груды ящиков, встал, нежно потрогал свою потревоженную челюсть, злобно глянул на Сырцова и поинтересовался:

– А если я закричу?

– Кричи, – разрешил Сырцов и тут же спросил: – Ты – нервный?

– Очень, – с гордостью ответил Бидон.

– Тогда я на тебя браслеты надену.

В казаряновской «Волге» закованный Бидон вел себя смирно и в спиридоновский дом позволил ввести себя, не сопротивляясь.

В гостиной все в том же составе сидели гости и хозяева многострадальной квартиры. При виде Бидона Смирнов ощерился-улыбнулся, как великий актер Смоктуновский, на все свои тридцать два пластмассовых зуба.

– Ишь ты какой! – ларково глядя на Бидона, оценил он его. Вгляделся в бомжа внимательней и в порядке предложения спросил: – А что, если мы его разденем и отмоем, Жора?

– Вшей бы в ванной не натряс, – вскинулся Спиридонов.

– Не натрясет, – успокоил Сырцов. – Я так думаю, что эти лохмотья вроде тех, что в спектакле «На дне».

– Понт и туфта, – повторил недавние сырцовские слова Смирнов. – Займись им, Жора. Сначала сделай снимок Алькиным «Полароидом», а потом раздень и отмой.

На кухне при свете утреннего солнца бомж охотно позировал. Сырцов сделал два его портрета – анфас и в ррофиль, а также увековечил Бидона в полный рост.

– Эти двое – Спиридонов и Смирнов? – спросил в ванной любознательный Бидон.

– А ты откуда их знаешь? – всерьез удивился Сырцов.

– Я всех знаю, – заявил Бидон и без посторонней помощи стал раздеваться. Снял ветхую джинсовую рубаху, развязал тесемки внушительной накладки на живот, небрежно уронив ее на кафель, стянул, предварительно скинув с ног жалкие растоптанные кроссовки, спортивные замызганные шаровары с утолщениями на жопе и в ляжках и оказался в чистом белье, в ловкой маечке-фуфаечке с длинными рукавами и в аккуратных трусах-шортах.

Давнюю небритость – почти борода и усы – отдирал Сырцов: не мог отказать себе в таком удовольствии. Отодрал, полюбовался на бритое личико.

– Чудесненько. А теперь умойся, причешись, и пойдем в гостиную.

Бидон(правда, уже не Бидон совсем, а так, фигурная бутылка из-под иностранного ликера) послушно умылся, причесался и, глядя на свои голые ноги, взволнованно спросил у Сырцова:

– А удобно в таком виде?

– Вполне, – бодро заверил его Сырцов. – Спортсмен-разрядник. Волейболист. Выше знамя советского спорта, Бидон!

– Я его узнала, – сразу же сказала из своего угла Люба. – Когда меня в машину затаскивали, он через дорогу стоял, наблюдал. В пиджаке и штанах, конечно. В хороших, фирменных.

– А он нас с Аликом узнал. Да, грековский помощничек?

– Точно! – заорал Спиридонов. – Он еще нас у дверей министерства встречал!

– Забыл, как тебя зовут… – начал было Смирнов, но экс-Бидон перебил:

– А я, как вас зовут, отлично помню: оба Александры Ивановичи.

– Забыл, как тебя зовут… – упрямо продолжил Смирнов, но опять был перебит:

– Андрей. Андрей Робертович Зуев.