Любить и убивать

…На редкость легко все получилось. Вложенная в Библию записка отца Афанасия была не первой свежести, и, вероятнее всего, отец Афанасий не служил у Николы в Хамовниках. Следовательно, две церкви в арбатско-пречистенских переулках. Почему-то больше нравилась та, что на взгорье, на перепаде высот. Туда он и поехал. «Девятка» по крутизне взобралась от набережной. Сырцов оставил ее у отремонтированного дома модерн и на своих двоих отправился в храм.

Тихо разбредались бабки и строгие женщины с грустными и взыскующими лицами: только что закончилась служба. Сырцов степенно ступил в церковь. Интимно душный полумрак обступил его. Он тихо стоял, привыкая к темно-золотистому от убранства и оранжевому от бесчисленных огоньков-лепестков свечей пристанищу Божьему на земле. Привык, стал различать людей, творящих свои дела в храме. Спросил у женщины, стоявшей у кафедры-прилавка со свечами различной длины и толщины:

– Я хотел бы повидать отца Афанасия. Как мне это сделать?

– Он только что закончил службу и прошел за алтарь.

– А вы не могли бы позвать его?

Интеллигентная женщина снисходительно и добро улыбнулась:

– Женщинам туда нельзя, – и успокоила: – Он скоро выйдет. Разоблачится и выйдет.

– Саморазоблачится, – пробормотал он про себя, с грустью сознавая, что словоблудие смирновской компашки навсегда поселилось в нем.

– Что вы сказали? – вежливо поинтересовалась женщина, естественно, не расслышав.

– Так… Глупость, – почему-то застеснявшись, признался он.

И тут же из-за алтаря появился священник. Когда он подошел ближе, женщина предупреждающе известила его:

– Батюшка, вас ждут.

– Вы, сын мой? – Отец Афанасий обернулся и внимательно посмотрел на Сырцова.

В сыны-то Сырцов ему не подходил: отцу Афанасию было лет сорок, не более.

– Мне необходимо поговорить с вами, отец Афанасий.

– Если это необходимо, поговорим. Обязательно поговорим.

Они обошли церковь и через калитку вошли в старо-московский дворик. Не верилось уже, что они в Москве последнего десятилетия двадцатого века: наполовину деревянный дом священника с золотыми шарами под окнами, сараюшка из толстых черно-серых досок, маленькая клумба с анютиными глазками, высокая, аккуратная поленница из мелко-мелко порубленных дровишек. Они уселись на широкую скамью, врытую в землю в незапамятные времена.

– Я обращаюсь к вам по делу абсолютно мирскому, отец Афанасий, – строго подбирая слова, начал Сырцов. – Я, Георгий Сырцов, по поручению матери разыскиваю ушедшую из дома Ксению Логунову.

Он замолк, незаметно поглядывая на отца Афанасия в ожидании реакции. Не дождался, не было никакой реакции.

– А почему вы обращаетесь именно ко мне? – спросил священник.

Врать не следует, вилять не стоит. Прямо надо говорить.

– В Библии Ксении я нашел вашу дарственную записку. Вы знаете Ксению Логунову, отец Афанасий?

– Да.

– Она обращалась в последнее время к вам за советом?

– Да.

– Вы знаете, где она сейчас находится?

– Думаю, что знаю.

– Уже не твердое «да», – отметил Сырцов, почтительно улыбаясь.

– «Да», твердое «да» возможно только в подтверждение собственных деяний и поступков. О другом человеке можно говорить лишь предположительно.

– Где же предположительно находится Ксения?

– Это не мой секрет, сын мой.

– Ксении грозит серьезная опасность, отец Афанасий. А она ушла из дома.

– Самая серьезная опасность для Ксении исходит из ее дома.

– Вероятно, вы говорите об опасности нравственной. Вам лучше знать. Но я говорю об опасности, которой может подвергнуться ее жизнь.

Отец Афанасий повернул к Сырцову свое внимательное и настороженное лицо. Борода его оказалась на солнце и стала медно-рыжей. Прозрачные бледно-серые глаза были непонятны. Говорил же понятно и откровенно.

– Я вас пока не могу понять, Георгий. Вы верите в Бога?

Совершенно некстати вспыхнула в мозгу яркая картинка сегодняшнего утра: скомканная постель, нечеловеческие усилия двух тел в диком стремлении к наслаждению, бессмысленные звериные стоны.

– Не знаю, – сказал Сырцов, подумав. И повторил нервно: – Не знаю.

– Достойный ответ, – одобрил отец Афанасий.

– Мы говорим о Ксении, – настойчиво напомнил Сырцов.

– И о вас, – добавил отец Афанасий. – Я пытаюсь представить вас рядом с Ксенией, Георгий.

– Какова же картина?

– Не картина пока. Эскиз, подмалевка.

– Вы были художником? – неожиданно для себя спросил Сырцов.

– Ну, художник – слишком громко. Но почему – был? Я и сейчас продолжаю эти приносящие мне тихую радость занятия.

– А вам разрешают? – брякнул Сырцов.

Отец Афанасий почти неслышно посмеялся и ответил риторически:

– Кто же мне может запретить?

Теперь посмеялись вдвоем.

– Какая она, Ксения, отец Афанасий?

– Вы, следовательно, с ней незнакомы. Вас пригласила искать Ксению ее мать?

– Не пригласила. Наняла. За деньги.

– Вы будто стесняетесь этого, Георгий. Но ведь все очень просто: всякий добросовестный труд должен быть достойно вознагражден.

Умыли его, Сырцова, как мальчишку. Ненавязчиво и с участием умыли закомплексованного паренька с гипертрофированным самолюбием. Учиться, учиться и учиться, как говорил Владимир Ильич. Урок на будущее. Он рассмеялся:

– Это вы называете гордыней, да?