Любить и убивать

– Доченька! Доченька! Я все, все подготовила! – Она вскочила с колен, подхватила свою сумочку и, лихорадочно выбрасывая из нее все подряд, нашла в конце концов две тонкие яркие продолговатые книжечки. – Вот билеты на послезавтра! Улетим, улетим отсюда, Ксюша!

– Мне тебя очень-очень жалко, мама, – сомнамбулически сказала Ксения. – Но я отсюда никуда не улечу.

– Отец с твоим паспортом все устроит за один день, и мы с тобой, понимаешь, только мы с тобой, будем далеко-далеко от этой кошмарной страны и этого постоянного леденящего душу ужаса! – ничего не слыша, продолжала кричать Светлана.

– Мама! – почти по слогам, отчетливо и грозно, сказала Ксения.

– Ксюша! – откликнулась Светлана и заплакала.

– Я здесь нужен, Ксения? – спросил Казарян.

– Нужны, Роман Суренович. – Она обняла мать и, утешая, чуть покачивала ее.

– Он жестокий, злопамятный и холодный человек, – через всхлипы сообщила Светлана дочери. Ксения отпустила ее и возразила:

– Неправда.

– Правда! Правда! – вновь закричала притихшая было Светлана. Ксения положила ей руки на плечи и грустно и почти утверждая спросила:

– Ты когда-то сделала что-то очень подлое и страшное, да, мама?

Светлана обеими руками сорвала со своих плеч Ксюшины ладони, кое-как запихала свои причиндалы в сумочку и, уже направляясь к двери, глухо сообщила самой себе:

– Теперь я знаю: у меня нет дочери.

«Девятка» находилась от них уже далеко-далеко. Стояла, давно остывшая, у Болота, а Сырцов с Любой брели Кадашевской набережной. Они не были влюбленной парой, они просто милы друг другу, и им было хорошо бродить вдвоем по ночной Москве, которая сейчас затаилась и дремала, в дреме негромко вскрикивая осторожными автомобильными гудками.

– А сейчас на Малую Ордынку, – приказала Люба. – Я ее люблю.

Свернули направо, вскорости миновали дыры в земле, именуемые станцией метро «Третьяковская» и вышли на вздыбленную стройками Малую Ордынку.

– Ты не Ордынку любишь, ты канавы любишь, – ворчливо заметил Сырцов, попав шикарным своим башмаком в полужидкую кучу песка.

– Не бурчи. Сейчас будет замечательно.

Они и не заметили, как перешли на «ты».

– Замечательно бывает в парной, и то только когда пиво холодное.

– Ты – лимита! – объявила Люба. – Для тебя идеал красоты – изображение Мадонны в заостренном, как египетские пирамиды, бюстгальтере! Что ты знаешь о моей веселой, замысловатой, непредсказуемой Москве?

– Все я знаю о твоей Москве. Изъездил вдоль и поперек.

– Изъездил! – передразнила Люба. – По Москве ходить надо, провинциал.

Она взяла его под руку, и они, стараясь шагать в ногу, добрели до полтупика-полуповорота. Узким проходом выбрались на Полянку. Остановились и ощутили непонятную легкую извилистость улицы, неожиданность переулков, гармонию демонстративно разностильных зданий.

– Красиво, – признал Сырцов и прижал ее ладонь предплечьем к своему боку. Люба носом потерлась о его могучий бицепс и спросила:

– А пистолет у тебя есть?

– Есть, – признался он. – Ты – справа, а пистолет – сзади. Под пиджаком.

– А кто тебе больше нравится: пистолет или я?

– Уж на что мои старички словоблуды, но ты!..

– Мы – москвичи, – гордо сказала Люба. – Мы как наш город. Нам скучно существовать по прямой. Мы то в горку, то с горки, то криво, то вообще в обратную сторону. Но ты не ответил на мой вопрос.

– Мне больше нравится мой «байард».

– Это почему же, хамло несчастное?! – ужасно возмутилась Люба.

– У него ствол идеально прямой.

– Застрелись из него, – посоветовала Люба, выдернула руку из-под его локтя и совсем по-девчоночьи отвернулась.

– Люба! – хитро позвал он.

– Что вам, молодой человек? – не оборачиваясь, спросила она.

– Ты мне очень нравишься, Люба.

– Но меньше «байарда». Который час, Жора?

– Половина двенадцатого. Ты торопишься домой?

– Я тороплюсь жить, – важно заявила она.

– И надо торопиться?

– Можно особо не торопиться. Но жить-то надо.

– Ну, девка, ты даешь! – изумился Сырцов.

– А здорово я тебя сегодня покрутила? – похвасталась Люба, взяла его под руку и предложила: – Пошли потихоньку.

Для хождения под ручку Сырцов всегда подставлялся правым боком, чтобы ненароком пистолет не прощупали. Вошло в привычку. Он левой рукой нежно погладил тыльную сторону ладони, лежавшей на сгибе его локтя, и признался:

– Мне никогда не было так покойно и хорошо,. Люба.

– А ты молчи, молчи, – попросила она и несильно пожала его локоть.

Георгий Димитров не смотрел на них, он смотрел в будущее. В ресторанчике на углу звучали музыка и посетители.

– Зайдем? – предложил он.

– А у тебя деньги есть? – невинно поинтересовалась она, округлив глаза. Нет, с такой уж наверняка не соскучишься. Сырцов рассмеялся.

– Навалом.

– Тогда не будем заходить. Ты как купчишка гулять будешь.

– Не будем так не будем, – покорно согласился он. Укротила его Люба.

– Покорной овцой прикидываться тоже нехорошо, – назидательно заметила она и вне всякой связи добавила: – Ты – замечательный парень, Жора, с тобой легко и просто.

– «Рвать цветы легко и просто детям маленького роста», – неожиданно для себя процитировал детский стишок Сырцов. Люба от удовольствия сморщила свой короткий победительный нос и сказала: