Так, например, человек попадает в ловушку власти, требуя послушания от других в попытке насытить потребность в безопасности или в собственной значимости. Но покорность не дает ни того, ни другого (потому что результат связывается с собственным воздействием, а не с доброй волей других людей; другие люди лишь объекты влияния) — и голод лишь усиливается, нужны все новые доказательства власти, все новые проявления лояльности. В конечном итоге человек оказывается опустошен, все его значимые отношения — разрушены.
Власть не является потребностью человека, а желание подчинять себе других лежит далеко от здоровой потребности в безопасности, значимости или принадлежности.
Для аддикции характерны два момента:
— неосознанность потребности, отрицание истинной нужды;
— (неотрефлексированное) отношение к другому человеку как к объекту, лишение его субъектности (а следовательно — свободы).
При наличии собственной осознанности и признания субъектности другого мы можем попросить о том, в чем нуждаемся, и признать право человека ответить на нашу просьбу согласием или отказом. Или мы можем признать наше желание неуместным в данном контексте, погрустить — и поискать желаемое в другом месте.
Если я в текущий момент остро нуждаюсь в заботе, и знаю это, а клиент от всего сердца приносит мне то кофе, то шоколад, я могу обсудить это в нашей терапии. Я могу спросить, произвожу ли я впечатление человека, о котором хочется позаботиться. Могу искренне поблагодарить. Могу узнать, каковы тайные надежды клиента, стоящие за этой заботой — как, в его представлении, могут измениться наши отношения, если он будет заботиться обо мне. Могу увидеть его собственную потребность в заботе, которую, возможно, он стал получать от меня меньше в последнее время. И, наконец, могу подумать, как мне напитать мою потребность в более подходящих для этого отношениях.
Аддикция — это гонка за ускользающим призом. Когда за ускользающим призом гонятся двое — это созависимые отношения.
Когда терапевт нуждается в чем-то, и пытается тайно взять это в отношениях с клиентом — а клиент, в свою очередь, тоже надеется, питая терапевта, получить нечто важное для себя — это и есть борьба за ускользающий приз.
В первой части книги мы рассматривали серию интервью клиентской истории о злоупотреблении. Это история аддикции. Терапевт в чем-то нуждался — возможно, в близких задушевных отношениях, или в переживании собственной ценности; и клиентка, изобретая разные способы его насытить, ожидала в ответ его особой защиты и заботы, хотела быть драгоценной для него. Но ни тот, ни другая в итоге не получили ничего.
Будь они на равных, это была бы история неудачных романтических отношений.
Но терапия — это не романтическая история.
Психотерапия — это «прояснение темных мест»: то есть восстановление и проговаривание таких моментов поведения, чувств, конфликтов, которые в других случаях не выражаются словами, не попадают в ясный свет сознания.
Поэтому психотерапия — это искусство честности с самим собой. Бережной — и одновременно мужественной прямоты.
Этот фокус невозможно проделать одной только силой воли, даже зная, что честность необходима, даже желая ее. Для этого нужна способность любить, способность строить здоровую привязанность, о которой речь еще впереди.
Представьте, что вы смотрите кино: банальный, но от этого не менее жизненный поворот сюжета — есть героиня (представьте ее прекрасной) и герой. Она в отчаянии, возможно — в беде, обращается к нему с просьбой о помощи и защите. Ее лицо залито слезами, глаза распахнуты, она прижимается к нему. Он готов ей помочь, и вдруг, в какой-то момент в порыве страсти начинает ее целовать — дальше дорисуйте сами. Мы все сто раз это видели.
Поставьте себя на место героя и попробуйте вдумчиво ответить: откуда берется эта вспышка желания?
Что в просьбе о помощи пробуждает эротические чувства?
И почему
Когда люди в кабинете психотерапевта признаются в своих страхах, делятся тайнами прошлого, сожалеют, горюют, доверяются — они очень сильно стесняются своей «слабости». Иногда они смотрятся в зеркало, чтобы проверить, не сильно ли слезы изуродовали лицо, иногда прячут лицо в салфетку или в подушку, отворачиваются или сутулятся.
Люди не знают, что в эти минуты они прекрасны. Их наполняет свет — не какой-то мистический там. Свет самой жизни. Ничего прекрасней лица, в котором проступает душа, нет на земле. Как будто юнгианское Божественное Дитя выглядывает из плачущих глаз. Это вызывает в свидетеле чувство сродни благоговению — и иногда порыв страсти, не зависящий от пола собеседника.
Потому что живое обладает магнетизмом.