Любить не модно

И сейчас, собираясь поставить жирную точку, стоя на крохотном островке сцены и держа в руках инструмент, я не представляю себе огромный наполненный зрителями зал, я думаю лишь о том, что собираюсь играть для него одного. Для человека, что так хотел услышать мою музыку. И эмоции, что испытываю сейчас от этой мысли, гораздо и гораздо сильнее! И волнение, и трепет, и покалывание в кончиках пальцев… оно есть, но оно извращённое, вывернутое наизнанку, болезненное, как оголённый нерв, – коснись и будет страшно больно. Настолько мучительно больно, что чувствую себя мазохистом, добровольно согласившимся на пытку.

Да будет пытка.

Да будет больно.

Сейчас… только сейчас. В последний раз.

Стоило смычку коснуться струн, и печальный «голос» скрипки разлетелся по залу. Не слышно стало голосов, и смеха, и звона столовых приборов, возможно – лишь в моей голове, а возможно и нет, это не важно, потому что я играю не для них и даже не для себя… Я играю для того, чей взгляд чувствую на себе каждой клеточкой кожи, он растекается по телу охватывая его пожаром: сначала тепло, приятно, но вот становится горячее, непосильно, мучительно горячо! И я знаю, что после этого ещё долго буду собирать себя по кусочкам, а невидимые ожоги никогда не исчезнут, но есть в жизни такие поступки, о которых, несмотря на плачевные последствия, ты никогда не станешь жалеть.

И я не буду жалеть.

Я просто должна была это почувствовать, увидеть его, взглянуть в глаза и в последний раз дать себе шанс попытаться понять, почему он так поступил – почему не сказал правду, в то время, когда я была у него, как на ладони! Он мог читать мою душу, как открытую книгу, он мог написать в ней новую историю – нашу историю!

Но Митя не сказал мне ни слова.

«Отец соврал тебе, Крис, – сказала мне мама, заставив себя выслушать, прежде чем я успела покинуть номер гостиницы, – мне мучительно больно видеть тебя в таком состоянии, потому что я знаю тебя, доченька… я знаю, что значит этот взгляд. Тот парень… Митя… Он стал для тебя не просто другом…»

«Он стал для меня домом, – ответила мысленно. – Он стал для меня всем!»

«Это он попросил отца соврать тебе, Крис, – печально вздохнула мама. – Митя отказался принимать от нашего папы оплату за работу, вместо этого попросил любыми способами найти твою скрипку и выкупить её за любые деньги, чтобы… чтобы вернуть тебе, чтобы ты снова могла играть. Папе передали просьбу Мити, и он согласился, несмотря на то, что нам двоим были не совсем понятны мотивы этого странного парня… ведь папа предлагал ему хорошую сумму в оплату. И ещё более странной была просьба не говорить об этом тебе. Тогда я не понимала, почему он так решил, но не теперь… Митя сказал, что так тебе будет легче понять, смириться и уехать из этого города… И знаешь, Крис, стоило лишь мне увидеть, какой болью наполнился его взгляд при разговоре о тебе, я всё поняла… Возможно, отец – нет, но не я… Да, мы хотели, как лучше… Мы все! И даже Митя! Но я вижу… Криииис… тебе больно. Это из-за него, да»?

Порой ненависть способна залатать разбитое сердце. Ржавыми нитками и рваными стежками, но порой… ненависть – единственное лекарство. И Митя дал мне его. Ненавидя его, презирая за гнусный поступок, за то, что использовал меня, возможно, мне было бы проще забыть о его существовании, возможно, так он пытался сказать, что нам просто не суждено быть вместе, и иногда ненависть – спасение, а любовь – мучительно долгое падение с обрыва.

«Он сказал у него свадьба завтра… то есть уже сегодня, – мама умоляюще заглянула в мои глаза. – Не ходи, Крис. Не мучай себя. Давай просто уедем»?

«Я не могу, – ответила, будучи вновь сбитой с толку. – Я должна вернуть ему его приз».