Любивший Мату Хари

Она вздохнула, ссутулилась, опираясь на локти.

   — Я презираю это, Ники. По-настоящему презираю.

   — Тогда позволь мне увезти тебя от этого. Мы поедем на побережье и просидим месяц на скамейке. Я знаю места, где они никогда не найдут нас.

Она соскользнула с кровати и подошла к иллюминатору.

   — Слишком поздно. Не видишь разве? Коли тебя обвинили в таком, подозрение никогда не оставит тебя. Люди всегда будут перешёптываться за твоей спиной, двери всегда будут захлопываться перед тобой. С таким же успехом можно удалиться в монастырь. И стать монашкой. — Сказав последнее, она вздрогнула и затрепетала.

Он старался ободрить её, не веря собственным словам. Тем же вечером, позднее, она даже показала место на карте — Монсеррат над рекой Ллобрегат, — где хорошо бы закончить жизнь, которая, кажется, не подходит для этого мира.

...Хотя они были почти неразлучны и продолжали спать в одной постели, на четвёртый день он почувствовал, что она опять ускользает от него. Притворная игра в новую жизнь закончилась. Порой она почти с радостью говорила об Испании, описывая какие-то рестораны, которые она посещала прежде, и вдруг внезапно вновь погружалась в отчаяние, а взяв бутылку шерри или джина, опять упоминала историю о кровавой Дурге.

Они высадились в Виго на рассвете и сняли комнату в небольшом отеле, расположенном на холме над гаванью. Это было одно из тех мест, которые, как всегда представлял Грей, они и найдут в Испании: белая комната с выстеленным плитками полом и видом на море из окон, закрывавшихся синими ставнями. Внизу находились висячие сады и патио с терракотовыми урнами.

Они съели суп, хлеб и вино. Было свежо, и ветер зарумянил её щёки. Её глаза вновь прояснились.

После завтрака она оставила его на пару часов, чтобы, как она сказала, пройтись по местным магазинам. Затем она вернулась, и они дремали вместе на узкой кровати. День, начавшийся тускло, с жёлтым туманом вдоль берега, закончился роскошно, с контрастными розово-зелёными тенями.

   — Знаешь, мы всегда можем остаться здесь, — сказал он ей. — Мы можем остаться здесь, на месяц.

У её локтя стояла бутылка бургундского, тарелка с сушёной рыбой и виноградом. После возвращения из магазинов она явно потеряла аппетит.

   — А что мы будем делать, когда кончатся деньги?

Он взял её руку:

   — Я буду писать, а ты танцевать. Мы станем знаменитой парой.

   — Ники, я устала от славы. Если это о ней.

Грей зашёл ей за спину, положил руку на обнажённое плечо, но через мгновение она бессильно опустилась.

   — От меня ты тоже устала, Маргарета? Именно это сейчас происходит?

Она взяла его за запястье с таким выражением в глазах, которого он прежде не видел. Помимо слёз, там явно было то, чего прежде не было.

   — Нет, я не устала от тебя. Я никогда от тебя не устану.

Она обхватила его руку, а другой притянула его к себе.

   — Ты понимаешь это, Ники? Я никогда не устану от тебя.

   — Дорогая, что не так?

   — Просто скажи мне, что ты это понимаешь. Скажи мне.

   — Хорошо. Я понимаю.

Поцелуй тоже не был похож ни на один из тех, прежних. Болезненный, почти отчаянный поцелуй с привкусом бургундского и слёз. Казалось, она не могла достаточно быстро избавиться от одежды и попросту разорвала на себе платье, прежде чем упасть в его объятия. Она нуждалась в том, чтобы чувствовать его руки по всему своему телу, губы на груди, сердце рядом с её сердцем.

Часом позже она была необычайно спокойна, лёжа на животе и поигрывая безделушкой, подхваченной на набережной. Она продолжала пристально смотреть сквозь кусок шлифованного стекла, наблюдая за луной над пальмами. Белый лунный диск, такой же совершенный, как и в Париже. Когда его рука скользнула через простыни к её бедру, она вздрогнула, но ничего не сказала.

Затем из самой глубины молчания раздалось:

   — Ники, я тебе солгала. Я не ходила сегодня по магазинам. Я встречалась с французским консулом, Марциалом Казо.

Он чуть отодвинулся, чтобы можно было заглянуть ей в глаза:

   — Зачем?

   — Потому что я хотела поговорить с ним.

   — О чём?

   — О моём статусе. Кажется, так это называется.

   — Маргарета, человек, подобный Казо, не в том положении, чтобы сказать тебе что-либо.

   — Но он сказал. Оказалось, он способен многое мне сказать...

   — Что, например?

Она покачала головой:

   — Слишком поздно объяснять, Ники. Всё уже началось. Они стали распространять информацию обо мне. Я говорила тебе о слухах. Теперь ещё хуже. Мне нельзя доверять. Я опасная шпионка... шпионка и шлюха.

В каком-то смысле самым плохим было то, что она даже не плакала. Её голос звучал напряжённо, но глаза оставались сухими, и взгляд не отрывался от лунного диска.

   — Маргарета, послушай меня. Ты ничего не сделала плохого. Более того, у них нет доказательств, и они это знают. Поэтому тебе следует только оставаться в стороне от неприятностей, и всё пройдёт...

   — Нет, ты послушай, Ники. На мне клеймо. Просто так это не пройдёт. Тем или иным образом мне надо избавиться от него. Кажется, будто груз недоразумений лежит на мне, и я должна им доказать, Ники, я должна что-нибудь сделать.