Люблю тебя, мамочка! Истории приемных семей

Прошел почти год. Я успокоился, забот хватало, заказов, друзья новые появились. Все шло как-то своим чередом, и вдруг мне позвонила мать. Позвонила и начала кричать на меня страшно! Плакала, задыхалась от гнева! Я понять не мог: что случилось?? А она: «Разве можно так? Разве можно? Да что ж ты за сволочь такая! Твоя же кровь! Тебе не надо, вы два идиота молодых, тьфу на вас обоих, но мне почему не сказал?! Как можно? Как ты мог бросить свое родное вот так равнодушно! И почему ты мне ничего не сказал?! Почему от чужих людей из опеки я должна узнавать, что у меня внук?!»

Сначала я думал, что это ошибка. А потом потемнело в глазах, в груди стало жарко. Мать продолжала кричать и плакать. Я хотел спросить что-то, но голос не сразу вернулся. Мама знает, что я не умею притворяться, гнев сменился удивлением, она поняла, что я тоже не знал… Наталья все-таки забеременела. И ушла от меня, не сообщив об этом. Уехала к тетке в Елабугу. Аборт делать не стала – я уже никогда не спрошу почему, не знаю, где ее искать, да и не хочу, если честно. Родила сына в срок, здорового, крепкого мальчишку на три шестьсот. А когда пришел срок выписываться – написала отказ от ребенка и оставила записку, где просила указать в графе «отец» мое имя. Врачи в роддоме применили все: уговоры, обещания помощи, угрозы карами небесными… Бесполезно. Наталья уехала, оставив ребенка. Опека нашла меня не сразу – они же в Елабуге искали, Наталья успела у тетки прописаться, думали, что и я – местный. Начались все эти запросы, переписки между ведомствами, проверка однофамильцев. Пока спустя примерно месяц поисков по адресу моей прописки не нашли мать.

Никогда еще я так не бежал! Квартал за кварталом, через дворы и дороги. Примчался на вокзал, девушка в кассе косилась на мое раскрасневшееся заплаканное лицо с тревогой: «На Елабугу? Прямого нет, есть с пересадкой. Вам на Казань или Набережные Челны? Какой дать? На Казань есть на 12-е число, на Набережные Челны на 11-е, но на пересадку между поездами времени очень мало. Можете не успеть. Что? Берете на 11-е?». В тот же вечер я забрал у бригадира расчет и уехал за сыном. Странно, но в поезде я не думал, какое дам ему имя, не представлял, похож ли он на меня. Не думал о том, как с младенцем на руках ехать до дома еще 200 километров. И даже не злился на Наталью. Я думал только о том, в безопасности ли мой мальчик. Я думал только о том, что он там совсем один.

По территории больницы я шел уверенно, будто невидимая рука вела меня к тому самому зданию среди многочисленных одинаковых двухэтажных корпусов. И вдруг услышал плач младенца: громкий, отчаянный, сильный. Сердце екнуло, и я перешел на бег, ворвался в здание, на бегу крикнул женщине в белом халате: «Отказники где?! Сына отдайте!», она закивала, накинула на меня халат и побежала рядом. Мы забежали в светлую палату на втором этаже: ряд одинаковых прозрачных кювезов, все, кроме одного – пустые. В этом единственном громко плакал малыш. Нянечка гладила его по животу, но он продолжал кричать. Я взял младенца на руки, уверенно, как будто умел. Сказал: «Привет, Марат. Это папа. Я здесь», – и прижал его к себе. Младенец успокоился. И теперь уже две женщины – педиатр и медсестра – плакали: «Одно лицо! Одно лицо…».

Он снова закуривает, но тут же выбрасывает сигарету. Вытирает слезу. Молчит. Достает из пачки новую.

– О! Ты бы видела, как меня провожали! Как в кино! Всем отделением, все плакали. Мне собрали огромную сумку: одеялки, памперсы, ползунки, распашонки. Показали, как переодевать, как кормить, дали термос с молочной смесью, бутылочку, соски и коробку смеси с собой. Даже меня накормили обедом. Была суета. Куда-то звонили, приехали люди – из ЗАГСа, или из органов опеки – я уже плохо помню. Быстро на месте выписали все бумаги. Я провел в больнице целый день, ты не представляешь, как мне все помогали, сколько было радости на этих женских лицах. Говорили, что опека уже собиралась перевезти ребенка в дом малютки, но педиатры там бывают и знают, что в роддоме уход лучше. Вот и искали предлоги не выписывать его подольше, все надеялись родственников найти или в семью на усыновление пристроить. Еще день-два, и мне пришлось бы долго оформлять документы, чтобы забрать Марата домой. Одна медсестра все причитала: «Такой хороший, здоровенький малыш! И мама молодая, здоровая, красивая женщина. Ну как так-то?»…

Динар кивает своим мыслям. Выбрасывает в урну пустую пачку. Лицо его внезапно темнеет:

– Я не хочу ни о чем спрашивать Наталью, не хочу пытаться понять, почему она так поступила. Благодарен, что сохранила ребенка. Что он со мной сейчас. Ему уже 14, у него есть я, бабушка, сестра и мачеха. Он называет ее «мамой», хотя знает, что он не кровный сын, мы не стали от него скрывать, я считаю, что ложь – не спасение. А искать мать или нет – пусть сам решит, когда повзрослеет.

Татьяна Чернецкая, Наталя Шумак Работа над ошибками