Люблю тебя светло

Вышла Варя. Она сегодня выпила, у нее день рождения, когда бываешь грустнее прежнего. Она взяла его за рукав, приглашая. Он готов был уступить и уже воображал всякое: знакомство с компанией, песни, шутки, все уходят, она глядит на него и задерживает потом в сенях последнего, целует у этих бочек с солеными огурцами, вот такая, не пьяная и не трезвая, легкая, качающаяся, с милыми мягкими губами, именинница.

— Выпьешь за меня, у нас все свои. Ради меня, мне сегодня много лет, ох, — вздохнула она, и в этом вздохе было больше, чем в ином слове и взгляде. — Ну?

— Извините, но нет. Я поздравляю вас, может быть, больше, чем другие, но… я пойду.

— Не хотите, чо ж. Дело хозяйское. Извините, вам, наверно, с нами неинтересно, у вас повеселее бывает.

«Что ты, милая», — думал Мишка.

— Ми-иш! — опять выбежала Онька, пропустила Варю и толкнула дверь нагой. Стало темно.

«Дурацкое положение, — сердился Мишка. — Чего я жду?»

— Миш, ты как девочка, честное слово! Аж стыдно за тебя. Никогда не ожидала. На сцене такой бравый был, а тут… Выпьем, держи! Из кружки, мы из кружки пьем. Ну и Варька обиделась, беда с тобой. Мальчик ты мой.

— Кто-о?

— Мальчик, кто ж еще. Не Гошка же… По всей, по всей.

— Может, пополам?

— Я уже выпила.

Одна ее рука лежала у него на груди, другой она подавала ему кружку.

Он выпил и закусил огурцом. Протянул Оньке кружку, она взяла его руки в свои.

— Холодные они у тебя, — сказал Мишка.

— Сердце зато горячее.

— Ты мне что-то хотела сказать.

— После, после…

— Уходим.

— Оньк! — раздалось в комнате. — Где ты, не ушла?

— Тут я, отвяжитесь.

— Пошли.

— Сейчас, я оденусь.

Мишка подождал ее за воротами. Деревня спала и тревожила.

Онька вышла, подхватила его под руку.

— Завтра все знать будут, что я с тобой шла. Ах, да кому какое дело! Думать да переживать. Не мы первые, не мы последние.

Окна сливались с ночью. В воротах, без слов, Онька подтолкнула его вперед. Тихо отворила сенные двери. Говорили они уже шепотом.

— Что ты мне хотела сказать?

— Я-то? — приблизилась она. — Чо бы ты хотел? — все нежней и откровенней говорила она. — Ты тоже мне обещал чо-то…

— Не помню…

— Ладно, не будем. Эх, — почти шепотом сказала Онька, — не красота меня сгубила, меня сгубила простота… Такая я невезучая.

Что-то печальное и хорошее случилось в эту минуту с ними. В молчании, нежно, просяще повернулась она к нему, как-то взглянула на него томительно долго, сердечно и слабо, попросила глазами поцеловать ее. Ничего не осталось от прежней Оньки, которая недавно дурачилась и плела что попало под Вариным окном и в сенках. Стояла перед ним нежная и несчастливая женщина и молчала, грустно просила обнять ее. И не дождавшись, не вытерпела, сама туго прислонилась к Мишке, сжала руку.

Тогда он поцеловал ее, и она бережно, благодарно, с мудростью своего возраста обняла его голову руками и поглядела опять. Потом, не выпуская его руки, на цыпочках пошла в избу.

В первой комнате кто-то спал у стены.

— Не спотыкнись, — шепнула Онька. — Мать спит…

В ее комнате чуть-чуть светилось окошко.

— Снимай плащ, у нас душно.

Мишка зашуршал плащом, отдал ей. Он ее почти не видел, она крадучись ходила туда-сюда, наконец села возле него.

Теперь даже у нее не находилось слов, смелость прошла, как хмель.

— Ой, как устала я! — сказала она.

— Отчего?

— Сама не знаю.

Они близко склонили головы и так сидели, перешептываясь.

За окном шумел ветер, хлопала ставня. Дождь плескался в палисаднике и по крыше, сочился в сенки с земляным полом. В это время постучали в огороде в окно.

— Оньк…

Онька сдернула занавеску и взглянула в огород.

— Оньк… Это я…

Мишка узнал Колю Агаркова.

— Выйди на улицу. Чо-то скажу.

— Ты чо, пьяный, чо ли? — полушепотом сказала Онька. — Я тебе чо говорила. Нечего шнырять, бесполезно. Иди, а то оденусь и покажу дорогу.

— Ну Онь…

— Онька! — проснулась мать в кухне. — С кем ты там разговариваешь?

— Спи уж! Заснула — так спи.

— Онь… — молил Коля с огорода. — Я тебе все объясню.

— Ты корову так и не подоила? — спросила мать.

— Подоила, подоила. Вот привязался, — сказала она про Колю, обулась и вышла во двор.

Мишка сидел. Потом тихонько встал, поискал впотьмах плащ, не нашел и наконец осторожно пробрался в сенки. Онька как раз накидывала крючок.

— Куда ты?

— Я, пожалуй, пойду.

— Кого ты испугался?

— Ты пьяная.

— Нимало. Тебе бы быть таким пьяным, как я. Ты меня тоже пойми, — как-то робко, обидчиво попросила она и склонилась головой к его губам.

«Отчаянная…» — подумал Мишка.

— Миш, — сказала Онька.

— Ну…

— Ничо. Так просто. — И, вздохнув, поцеловала его, спросила: — Тебе плохо со мной. Я тебе не такая?

3

Утром на сушилке Мишке было совестно встречаться с ней. Она же везде попадалась ему на глаза, отовсюду слышался ее смех, и это было как наказание. Он уже морщился… Все вчерашнее, сокрытое ночью, теперь на людях вспоминалось иначе. Он ходил как потерянный и смотрел вниз.