Люблю твои воспоминания

Рядом со мной приземляется бумажный комок, я тянусь за ним и плечом сбиваю двуногую табуретку, которая свалилась на меня, когда я нырнула в контейнер. Я нашариваю комок бумаги и разворачиваю его, разглаживаю края. Мое сердце снова заходится в ритме румбы, когда я вижу свое имя, папин адрес и телефон, нацарапанные на бумажке.

Глава тридцать вторая

– Где ты пропадала? Что с тобой стряслось, Грейси?

– Джойс, – только и говорю я, влетая в гостиничный номер, запыхавшаяся, перепачканная краской и пылью. – Некогда рассказывать. – Я ношусь по комнате, кидаю вещи в сумку, достаю сменную одежду и пробегаю мимо сидящего на кровати папы, чтобы попасть в ванную.

– Я звонил тебе на мобильник! – кричит папа.

– Да? Я не слышала звонка, – прыгая на одной ноге, я пытаюсь влезть в джинсы и одновременно чищу зубы.

Я слышу, как он что-то бормочет, но не понимаю ни слова.

– Ничего не слышу, я чищу зубы!

Наступает тишина, пока я не возвращаюсь в комнату, где он продолжает с того места, на котором замолчал пять минут назад:

– Потому что, когда я набрал номер, мобильный зазвонил здесь, в комнате. Он лежал на твоей подушке. Как шоколадка, которые оставляют здесь эти милые женщины.

– А, понятно. – Я перепрыгиваю через его ноги, чтобы добраться до туалетного столика и подкраситься.

– Я волновался за тебя, – тихо говорит он.

– Не стоило, – прыгая в одном ботинке, я ищу второй по всему номеру.

– Тогда я позвонил администратору, чтобы спросить, не знают ли они, где ты.

– Да? – отчаявшись найти ботинок, я пытаюсь надеть сережки.

Из-за истории с Джастином я так разволновалась, что пальцы меня не слушаются. Замочек от одной из сережек падает на пол. Я опускаюсь на колени, чтобы его отыскать.

– Так что я прошелся по улице, проверил все магазины, куда ты обычно заходишь, расспрашивал людей, не видели ли они тебя.

– Правда? – рассеянно откликаюсь я, ползая по полу и чувствуя, как сквозь джинсы колется ковер.

– Да, – тихо отвечает он.

– Ага! Нашла! – Замочек отыскался у туалетного столика, рядом с корзинкой для мусора. – Где же, черт побери, мой ботинок?

– И по дороге, – продолжает он, и я сдерживаю раздражение, – я встретил полицейского и рассказал ему, что очень волнуюсь за тебя, а он проводил меня до отеля и велел ждать тебя здесь и позвонить ему по этому номеру, если ты не вернешься в течение двадцати четырех часов.

– О, как мило с его стороны. – Продолжая поиски ботинка, я открываю шкаф и вижу, что в нем еще полно папиной одежды. – Папа! – вскрикиваю я. – Ты забыл свой второй костюм. И свой хороший свитер!

Я смотрю на него в первый раз с тех пор, как вошла в номер, и только сейчас замечаю, какой он бледный. Каким старым он кажется в этом новом бездушном гостиничном номере. В костюме-тройке он сидит на краешке своей односпальной кровати, рядом лежит кепка, а на полу стоит собранный – или наполовину собранный – чемодан. В одной руке фотография мамы, в другой – карточка, которую дал ему полицейский. Пальцы дрожат, покрасневшие глаза слезятся.

– Папа, – спрашиваю я, начиная паниковать, – ты в порядке?

– Я волновался, – повторяет он тонким голосом, которого я не замечала с той минуты, как вошла в номер. Он с трудом сглатывает. – Я не знал, где ты.

– Я навещала друга, – мягко говорю я, присаживаясь рядом с ним.

– Пока здесь твой друг волновался. – Он смотрит на меня со слабой улыбкой, и я поражаюсь, до чего он хрупкий. Он выглядит совсем старым. От его привычного веселья не осталось и следа. Улыбка быстро тает, а дрожащие руки, обычно такие твердые, прячут фотографию мамы и карточку полицейского обратно в карман.

Я смотрю на чемодан:

– Ты сам его собрал?

– Попытался. Думал, что взял все. – Он в смущении отворачивается от открытого шкафа.

– Ладно, давай посмотрим, что у нас там. – Я слышу собственный голос и пугаюсь, оттого что говорю с ним, как с ребенком.

– Мы не опаздываем? – спрашивает он. Так тихо, что я стараюсь понизить голос, чтобы не сделать ему больно.

– Нет. – К глазам подступают слезы, и голос звучит резче, чем мне хотелось. – У нас полно времени, папа.

Я кладу его чемодан на кровать и отворачиваюсь, чтобы не дать этим слезам пролиться. Обыденность, повседневность – вот что помогает нам продолжать жить. Насколько же на самом деле необычна обыденность, которую все мы, здравомыслящие люди, используем, чтобы брести вперед.