Люблю твои воспоминания

– Было бы здорово. – Вот тут я тебя и поймаю! Джастин откидывается в удобном кожаном кресле, вытягивает ноги и закрывает глаза, с трудом сдерживая улыбку.

– Кстати, я Томас, – представляется водитель. – Я с вами на весь день, так что скажите, куда бы вы хотели поехать потом.

– На весь день? – Джастин чуть не давится холодной водой из бутылки, вставленной в подлокотник. Он спас жизнь богачу. Ему бы назвать Бэа что-нибудь подороже, чем кексы и газеты. Виллу на юге Франции. Каким же он был идиотом, что не подумал об этом раньше.

– Разве не ваша фирма обо всем позаботилась? – спрашивает Томас.

– Нет. – Джастин качает головой. – Точно нет.

– Может быть, у вас есть фея-крестная, о которой вы не знаете, – бесстрастно замечает Томас.

– Что ж, давайте посмотрим, из какой тыквы сделана эта карета, – смеется Джастин.

– При таком движении у нас вряд ли что получится, – говорит Томас, тормозя, едва они застревают в дублинских пробках, особенно частых в это серое дождливое утро.

Джастин включает подогрев и откидывается на спинку, чувствуя, как согревается сиденье. Сбрасывает ботинки, опускает спинку кресла и расслабляется в комфортном салоне, наблюдая за несчастными пассажирами автобусов, сонно глядящими в запотевшие окна.

– После галереи отвезите меня, пожалуйста, на Д’Олье-стрит. Мне нужно заглянуть в Центр переливания крови.

– Конечно, босс.

Порывами налетает октябрьский ветер, пытаясь сорвать с деревьев последние листья. Они держатся крепко, подобно няням из «Мэри Поппинс», отчаянно цеплявшимся за фонарные столбы на Вишневой улице, чтобы их летучая соперница не сдула их подальше от дома Бэнксов. Листья, как и люди, еще не готовы сдаться. Они крепко держатся за прошлое, и пусть не в их силах остаться зелеными, клянусь, они до последнего сражаются за место, которое так долго служило им домом. Я вижу, как один из них прекращает борьбу и недолго кружится в воздухе, прежде чем упасть на землю. Я подбираю его и медленно верчу за черенок. Я не люблю осень. Не люблю смотреть, как вянут полные жизни листья, проиграв битву с природой, высшей силой, которую им не одолеть.

– А вот и машина, – сообщаю я Кейт.

Мы стоим через дорогу от Национальной галереи, за припаркованными машинами, в тени деревьев, нависших над воротами площади Меррион.

– И ты за это заплатила? – возмущается Кейт. – Ты и впрямь сумасшедшая.

– А то я сама не знаю. Вообще-то я заплатила половину. Фрэнки – племянница водителя, а он – хозяин фирмы. Сделай вид, что ты его не знаешь, если он посмотрит в нашу сторону.

– А я и не знаю.

– Отлично, очень убедительно.

– Джойс, я в жизни его не видела.

– Просто здорово.

– Сколько ты еще намерена играть в эти игры, Джойс? То, что ты вытворяла там, в Лондоне, казалось веселой шуткой, но ведь мы знаем только то, что он сдал кровь.

– Для меня.

– Этого мы не знаем.

– Я знаю.

– Откуда тебе знать?

– Знаю. Как ни странно.

Она смотрит на меня с таким сомнением и жалостью, что я выхожу из себя.

– Кейт, вчера на ужин я ела карпаччо и фенхель, а вечером подпевала чуть ли не всем ариям из полного собрания записей Паваротти.

– Все равно не понимаю, с чего ты взяла, что всем этим ты обязана мужчине по имени Джастин Хичкок. Помнишь тот фильм – «Феномен»? Там Джон Траволта за одну ночь становится гением.

– У него была опухоль мозга, которая увеличила его способности к обучению, – огрызаюсь я.

«Мерседес» останавливается у ворот галереи. Водитель открывает Джастину дверь, и вот он выходит из машины, широко улыбаясь, а я радуюсь, что не зря потратила деньги, предназначенные для выплаты по закладной на следующий месяц. Об этом, как и обо всем остальном, я позабочусь позже, когда придет время.

У него все та же аура, которую я заметила в первый же день, увидев его в парикмахерской, – то обаяние, от которого мое сердце взлетает вверх, на десятиметровую вышку для прыжков в воду в финале Олимпийских игр. Он окидывает взглядом здание галереи и парк, и его улыбка еще больше подчеркивает четкую линию подбородка, заставляя мое сердце несколько раз подпрыгнуть, прежде чем попытаться исполнить сальто высшей сложности, чтобы потом неловко плюхнуться в воду. Неуклюжий прыжок доказывает, что я еще не вполне оправилась от нервного срыва. Ощущение пугающее, но приятное, и я готова пережить его снова.

Ветерок снова шуршит листьями, я не уверена, но кажется, он доносит до меня запах его лосьона после бритья, тот самый, что я ощутила в первую встречу, в парикмахерской. У меня перед глазами тут же возникает картина: он берет сверток из изумрудно-зеленой бумаги, в которой отражаются елочные огоньки и горящие свечи. На свертке большой красный бант, и, когда он медленно развязывает его, аккуратно, чтобы не порвать, отклеивает от бумаги скотч, мои руки словно становятся его руками. Я поражена его бережным отношением к бумаге, пока не понимаю, что в эту бумагу завернут подарок. Этот лосьон – рождественский подарок от Бэа.

– А он симпатичный, – шепчет Кейт. – Я понимаю, почему ты его преследуешь, Джойс.