Любой каприз за вашу душу. Нью-Йорк

Интересно, почему так? Что изменилось, отчего великая любовь превратилась вот в это?

Взяв несколько ягод, кладу в рот. Они кисловато-сладкие, сочные. А у меня горло пересохло. Наверное, у Бонни тоже. Так интенсивно ненавидеть – тяжело и утомительно.

Следующую горсть ягод предлагаю на ладони ему. Сразу, во избежание лишних сцен, велю:

– Ешь.

Он склоняет голову, как пленный король. Осторожно берет ягоды губами, стараясь не касаться моей кожи. Руки по-прежнему за спиной. А мне хочется смеяться, или плакать – не знаю. Но такой контраст! Сложно поверить, что чуть больше месяца назад этот мужчина касался меня с сумасшедшей нежностью. Сложно поверить, что это никогда больше не повторится.

И сложно поверить, что я все еще хочу его касаться. Да, я всего лишь глупая женщина, не готовая расстаться с мечтой, даже когда эта мечта хочет меня убить. Поэтому я, прикусив губу – не стоит мне пока смеяться, и плакать тоже не стоит, – глажу его по голове, тянул резинку с его волос и запускаю пальцы в рассыпавшиеся пряди.

Он не вздрагивает. Держится. Так же смотрит куда-то в сторону. Да плевать. Я слишком долго мечтала о том, как дотронусь до него, поцелую. И сейчас у меня последняя возможность это сделать. Больше он не позволит. Да и Кей не станет опять нас сводить, я по его глазам видела – этот последний. Наш последний шанс, который уже на самом деле никому, кроме Кея, не нужен. Я слишком устала, Бонни меня ненавидит, а Кей… мне безумно жаль, что ему будет больно. Поэтому я все же попытаюсь. Не вернуть любовь, это невозможно, а хотя бы поговорить. Заключить пакт о ненападении.

Если не сорвусь.

Даже если сорвусь. Почему бы мне не позволить себе сделать то, что хочется?

Я скармливаю ему еще ягоды, горсть за горстью. Вместо паузы. В моей голове пусто, в сердце – тоже. Я словно сижу за роялем на сцене, жму на клавиши, но вместо звука получается жалкий скрип, а публика недоуменно морщится, начинает перешептываться, подниматься – и, сколько бы я ни разбивала пальцы в кровь о проклятые клавиши, уходит. Один за другим. Навсегда.

– Знаешь, Бонни, – тихо говорю я, когда он берет с моей ладони последние ягоды, – я очень на тебя зла. Сейчас мне больше всего на свете хочется тебя убить, а потом поплакать над трупом. Как думаешь, когда меня посадят в Синг-Синг, дадут ли мне с собой ноут? Я тогда напишу еще один роман о тебе. Он будет называться «Призрак мюзикла». По нему снимут фильм, и ты станешь еще более знаменитым. Ты хочешь еще больше славы, Бонни?

– Нет, – так же тихо отвечает он после паузы.

Я глажу его по голове, перебираю волосы, не в силах остановиться и убрать руку. Я просто хочу его касаться. Хотя бы так.

– Ладно. Тогда я не буду писать о тебе роман. Хотя это было здорово, писать о тебе, – я замолкаю: мне хочется сказать еще и… а почему, собственно, я не могу этого сказать? Мне уже нечего терять. – Было здорово любить тебя. Больно, конечно, особенно когда ты на меня орал… я же не вешалась на тебя, неправда. Просто любила. Издали. Ты на репетициях такой бешеный козел, это просто прекрасно. Знаешь, Бонни, я… я ни о чем не жалею. Даже о том, что ты меня не узнал в «Зажигалке». Наверное, это было правильно, я же на самом деле именно такая. То есть… я не мадонна. Мне очень жаль. Правда, жаль. Тебе нужна была сказка, а я не смогла ее тебе дать. Не надо нам было… знаешь, я иногда думаю – ведь мы могли и дальше встречаться. У тебя была бы мадонна, у меня – ты. Мой Бонни. Я ужасно, просто ужасно на тебя зла.

Несколько секунд висит пауза. Я слышу тиканье часов за стеной и дыхание Бонни. Он по-прежнему неподвижен. Как дерево. Яростное, оскорбленное дерево. Эльфийское, наверное, безжалостно поруганный орками меллорн, или как там назывались их волшебные деревья.

Ну и бред лезет мне в голову. Наверное, это от шампанского. Только почему-то мне совсем не весело.

– Наверное, мне надо было там, в «Зажигалке», сгрести тебя за патлы, поставить на колени и выпороть. Мне хотелось, знаешь. Чтобы ты орал от боли, чтобы тебе было так же больно, как мне. Кей предупреждал, что так и будет. Он… А я… я писала. О тебе. Писать о тебе – это почти как заниматься с тобой любовью, только больше. Так странно… я писала о тебе. Кей говорил, надо лемонграсс, иначе ты меня не узнаешь. А я не хотела верить. Так глупо, Бонни… мне хотелось, чтобы ты любил меня. Не мадонну, не сказку, а меня. Глупо, правда? Я же сама влюбилась в сказку. Твой голос, когда ты пел Эсмеральдо. Ты был пьян, едва держался на ногах, но ты спел именно так… как это должно быть, понимаешь? И я влюбилась. Ты же читал, я знаю… зачем я тебе это все говорю, ты же все равно не отвечаешь…

Он не ответил. Разумеется. Оскорбленное дерево никогда не отвечает. А я все равно продолжала его гладить, даже зная – он всего лишь терпит мои прикосновения. И черт с ним. Потерпит. Еще немного.

– Скажи мне, Бонни, ты же читал? Все читал?

– Да, – сипло, односложно. Как дерево скрипнуло.