ЛюБоль

Ману дернул девушку за волосы, заставляя посмотреть на себя.

– В нашем мире нет справедливости. Разве отец не научил тебя этому? Как долго я ждал этого дня, Ольга Лебединская. Добро пожаловать в Отрадное, – под истошные крики несчастных, эхо которых разносилось вместе с завыванием ветра, – В мое Отрадное. В мои земли. Позволь представиться – Ману. Сын цыганского барона Баро. Здесь все принадлежит мне. И ты теперь тоже моя!

Глава 9.1

Я никогда не видела столько смерти. Даже после, когда она будет идти за мной по пятам, не забуду этот жуткий день моего прибытия в Огнево. Адскую дорогу пешком. Дорогу прозрения. Так я ее назвала. Потому что только сейчас я увидела, кто и чего стоит на самом деле, как человек меняется за какие-то часы до неузнаваемости.

Нас вели через снежную пустыню. Связали веревками и тянули. Как свору ободранных собак. Он вел меня на поводке. Жуткий Ману в маске. Убийца, живодер и психопат. Слышала историю о том, как цыгане не поладили между собой и вырезали друг друга. Но мне все эти рассказы казались просто страшной сказкой. Отец договорился с оставшимися цыганами, выкупил Огнево, и оно стало нашим. Цыгане больше не враждовали, наступил мир.

Из семьи Баро никто не выжил. Кто-то рассказывал о призраках цыганских ведьм и убитых детей, но это не более чем просто сказки. Местные в деревне крестились когда речь заходила о Баро. Он был самим Сатаной, наркоторговцем, отдавал приказы воровать детей и продавать на органы. Так что никому не было жаль…ни его, ни его ужасную семью. А Ману он врет. Никто не выжил. Я знаю эту историю.

А я не верила в восставших мертвецов. Я тогда мало во что верила… и моя вера медленно выворачивалась наизнанку с каждой минутой этого адского плена.

Когда самозванец шел быстрее, нам приходилось бежать, задыхаясь и спотыкаясь, проваливаясь в сугробы. Два часа, как два столетия. Людей пугает жара и засуха, но нет ничего страшнее снега и льда. Холода, пробирающего до костей, и жажды. Мучительной и иссушающей. Вокруг мерзлая вода, а ты не можешь ее испить, потому что тебе не дают, и в воздухе звучит звук выстрела. Ману наказывает каждого, кто смеет зачерпнуть снег, превращая наш путь до самого поместья в адскую пытку.

Я не смотрела под ноги, я уже старалась не смотреть и не думать ни о чем. Только выжить и дойти в Огнево. Мне почему-то казалось, что там все будет иначе, что там – наши люди, там тело Артема, там папины парни, и они отобьют нас у проклятых черных шакалов, которые посмели напасть на отряд Ольги Лебединской и схватить ее в плен.

Никогда до этого я не задумывалась о том, что же на самом деле значит предательство. Я видела иные ценности, я выросла с иными представлениями о чести. Пусть я не молилась Богу и не приняла постриг, но я с трепетом относилась к тем, кто верил.

От усталости рябило перед глазами, а туфли стерлись и промокли, и я уже не чувствовала пальцев от дикого холода. Мира поддерживала меня под локоть, когда я спотыкалась. Она растирала мне руки. Мне казалось, кожа под веревками вздулась волдырями и, когда их снимут, она облезет струпьями.

– Попроси, он пощадит тебя, развяжет. Он же предлагал! Зачем ты отказалась? Мне невыносимо видеть твои мучения!

– Просить? Его? Я лучше сдохну, чем попрошу о чем-то этого проклятого ублюдка.

– Ты женщина. Всего лишь слабая женщина, попавшая в плен. Кто посмеет тебя осудить?

– Чем я лучше всех остальных? Они идут, и я буду идти. Они умрут, и я умру. Ты же не просишь для себя.

– Я из этих мест. Я цыганка. Они принимают меня за свою.

– А я дочь самого Олега Лебединского, и я повела свой отряд в эту ловушку, а значит, я разделю участь моих людей.

Мира тяжело вздохнула и снова насыпала мне снег за веревки, утихомиривая боль.

Бесконечное шествие смерти следом за ее приспешником. Он даже не оборачивался на пленников, а только дергал иногда веревку, чтобы заставить нас идти быстрее, и, самое страшное, ему было наплевать, сколько из нас дойдут туда живыми. Моих раненых парней становилось все меньше, они умирали жуткой смертью у меня на глазах, и я ничем не могла им помочь. Отец Михаил скулил и стонал, как побитая собака, и иногда мне хотелось придушить его лично, чтобы заткнулся. Как быстро меняются ценности, как быстро верность рассыпается в прах под тяжестью животного ужаса и банального эгоизма. Тот, кто проклинал цыгана всего лишь пару часов назад, сейчас готов был стелиться у его ног лишь бы выжить, и я содрогалась от омерзения. И этого человека дали мне в наставники, оберегать мою душу от зла и соблазнов, а он готов был предать своего Бога за глоток воды.

Отец Михаил умолял Ману развязать его, обещал деньги и вечные молитвы за душу этого дьявольского отродья. Когда он в очередной раз заорал имя цыгана, взывая к нему в мольбах, я схватила его за руку.

– Если вы не заткнетесь, я лично вас прикончу! Я вырву вам глаза! Молитесь за тех, кто остался на дороге! Не позорьте имя моего отца!

– Они уже мертвы! Им не нужны мои молитвы!

– Вы – священник! И, если вам суждено умереть здесь, вы умрете с честью!

– Я молод! Я жить хочу!