Любовь

— Но нет! Нет! — забилась она со страстной мукой, с такой кликушеской силой, что Юлий, вовсе не склонный уже к снисхождению, должен был все же сказать:

— Но почему?

— Пусти! — билась она, не способная ни на что, только просить.

— Почему?

— Пусти! — отвечала она одно.

— Почему?

— Но я молю тебя… родной мой… любимый… лучший… радость моя… пусти… пусти… — Она дрожала, пытаясь защищаться, толкала его локтями.

— Почему? — повторил Юлий, делая мучительное усилие над собой.

— Прости! — прошептала она в беспамятстве.

Он повернулся и пошел за своими лохмотьями, оставляя в мокром песке отчетливые, как грубое слово, озлобленные следы.

Охваченная головокружением, Золотинка опустилась наземь.

Когда Юлий вернулся в своем живописном наряде, она сидела все также и только подняла неподвижное, залитое слезами лицо. Тронутый и пристыженный, хотя он действительно не понимал «почему», Юлий, уже не хмурый и мрачный, но как будто скучный, опустился на горячий песок рядом.

— Прости! — прошептала Золотинка, касаясь руки. А потом потянулась целовать — словно влажным лепестком коснулась его поджившие губы.

Он вздрогнул. Наверное, от неожиданности. А потом пожал плечами.

— Прости! — повторила она еще раз, потому что ей доставляло удовольствие говорить это слово. Это или любое другое, такое же чувственное и нежное. Слово это позволяло трогать робкими пальцами лоб, навивать влажные кудри и с трепетной лаской пробираться в прорехи лохмотьев.

— Но почему? — сказал он с чисто мужской тупостью.

Ей трудно было говорить. Знала она почему или нет, только произнести не могла, заменяя ответ лаской.

Он же был неподвижен, отчужденный и скучный, и она, страдая, должна была прошептать через силу:

— Потому что это я… — И припала лицом в колени между грязных его штанин.

Неуверенно, словно на пробу, он тронул ее за плечи и прижал к себе. Он понял. Он понял, что это не была игра.

— Прости, — прошептал он, бережно целуя белую макушку.

Он понял. Он испытывал не обиду, а гордость. Гордость оттого, что имеет непостижимую, необъяснимую, ничем не заслуженную власть над чувствами и душой этой чудесной девушки, великой и могучей волшебницы.

— Я сама не знаю почему, — прошептала она ему в грудь. — Не знаю… Мне больно… больно… — Она запнулась, вздыхая, чтобы перебраться через несколько слов. — Оттого… Это оттого… Зимка отняла у меня самое дорогое, она украла — лучшую пору наших отношений. То, чего не вернуть. Ты смотришь на меня, как на продолжение… как на продолжение… как… — Слезы мочили ему рубаху, капали в прорехи, ожигая живот. Золотинка не поднимала головы.

Юлий бережно ее гладил, прощупывал проступающий под платьем позвоночник, обнимал плечи и теребил волосы… не смея возражать, потому что Золотинка была права. Все Золотинка знала и понимала, все прожила она чувством. И Юлий, честно прислушиваясь к себе, не мог не сознаться, что не так-то просто на самом деле отделить одно от другого, разобрать две Золотинки между собой — проросли они друг в друга плотью. И Юлий… Юлий любил эту и любил ту, потому что отдал той нечто такое, что уж нельзя вернуть. Как ты вернешь то, что отдал? В сердце его проникла грусть.

— Когда-то, — молвил он с деланным смешком, — помнишь, я угрожал тебе, что брошусь со скалы, только коснись! И вот, чем это обернулось! Я бросился за тобой с обрыва, как сумасшедший. А потом… потом, — он фыркнул, пытаясь выказать чуть больше небрежности и легкомыслия, чем это было ему по силам, — потом ты не дала себя коснуться… Если бы ты только знала, как стыдно. Стыдно.

Золотинка лежала в его ногах, уткнувшись куда-то в живот и подняла голову как раз, чтобы принять на щеку упавшую сверху слезу. Он покривился, отрицая эту слезу гримасой.

— Она, — сказала Золотинка, не отираясь, — она, — сказала она, подернув плечами, как в ознобе, — она отняла у меня даже свадьбу.

Юлий подвинулся распрямиться. Такого рода частность и не всходила ему на ум.

— Ты хочешь свадьбу? — спросил он, соображая, какая тьма нравственных, правовых и общегосударственных затруднений ждут его на пути через повторную свадьбу с одной и той же княгиней.

— Ну, это невозможно, — возразила Золотинка, опять его удивляя. — Это было бы нелепо и глупо. Мы оба чувствовали бы себя преглупо. Потерянного не вернешь.

— Может… тайную свадьбу устроим? — осторожно предложил Юлий, сразу же понимая, что это еще хуже.

Она только хмыкнула — но очень выразительно. Она умела смеяться над собой и не затруднялась этим.

— Пусть! — сказала она и кинулась на песок навзничь. — Мы повенчаемся морем. Да кто нам нужен? Только море, только небо… вселенная, и ничего больше. Вселенной нам хватит, чтоб повенчаться!

Мерно ухали волны. Легкий ветер с моря, замирая в изнеможении, бессильно колыхал шелк, пытаясь поднять его над коленями девушки и забросить. Песок посыпался, когда она повернула голову, чтобы посмотреть в глаза.

— Действительно! — глухо сказал Юлий и прилег сбоку, ощущая ее горячее бедро.

Золотинка засмеялась, быстро ответив на поцелуй, и вывернулась. Живо вскочив, она снова клюнула Юлия губами, она дурачилась:

— Ты есть хочешь?