Любовь Алонзо Фитц Кларенса и Розанны Этельтон

— О, благодарю васъ! Миссъ Этельтонъ?.. Увы, она ушла и опять нависли черныя тучи, опять закрутился снѣгъ, опять завылъ бѣшеный вѣтеръ. Но она сказала прощайте, не доброе утро, а прощайте! Значитъ часы идутъ вѣрно. Что это были за свѣтлые, чудные два часа!

Онъ сѣлъ и нѣсколько времени мечтательно смотрѣлъ на огонь.

— Какъ странно, — сказалъ онъ, тяжело вздохнувъ, — какихъ-нибудь два часа тому назадъ я былъ совершенно свободный человѣкъ, а теперь мое сердце — въ Санъ-Франциско!

Въ то же самое время Розанна Этельтонъ сидѣла въ оконной нишѣ своей спальни, съ книгой въ рукахъ и, разсѣянно смотря на море дождя, омывавшаго Золотыя Ворота, шептала про себя:

— Какая разница между нимъ и бѣднымъ Бёрлей, съ его пустой головой и старомоднымъ талантомъ подражанія!

II

Мѣсяцъ спустя, мистеръ Сидней Альджернонъ Бёрлей сидѣлъ въ веселой компаніи, за вторымъ завтракомъ, въ роскошной гостиной, на Телеграфной Горѣ; онъ забавлялъ всѣхъ искуснымъ подражаніемъ голосамъ и жестамъ нѣкоторыхъ извѣстныхъ санъ-францискихъ актеровъ, литераторовъ и бонандскихъ вельможъ. Одѣтъ онъ былъ элегантно, и былъ бы красивымъ малымъ, если бы не маленькій недостатокъ въ выраженіи глазъ. Онъ казался очень веселымъ, но, однако, не спускалъ глазъ съ двери, съ нетерпѣніемъ ожидая кого-то. Вскорѣ вошелъ лакей и передалъ хозяйкѣ письмо; она выразительно кивнула головой. Это, казалось, разрѣшило сомнѣнія мистера Бёрлей; живость его мало-по-малу исчезла, одинъ глазъ выражалъ уныніе, другой — злобу.

Остальная компанія разошлась въ опредѣленное время, оставивъ его вдвоемъ съ хоадікой, которой онъ сказалъ:

— Сомнѣнія больше не можетъ быть. Она избѣгаетъ меня. Она постоянно извиняется. Если бы я могъ увидѣть ее, если бы могъ поговорить съ ней хоть одну минуту, но эта неизвѣстность…

— Можетъ быть, она совершенно случайно избѣгаетъ васъ, мистеръ Бёрлей. Подите наверхъ, въ маленькую гостиную и посидите тамъ немножко. Я сейчасъ только распоряжусь по хозяйству и потомъ пойду въ ея комнату. Безъ сомнѣнія, она согласится увидѣться съ вами.

Мистеръ Бёрлей пошелъ наверхъ въ маленькую гостиную, но, проходя мимо будуара «Тёти Сусанны», дверь котораго была слегка пріотворена, онъ услышалъ веселый смѣхъ, который сейчасъ же узналъ. Не постучавшись и не спросивъ позволенія, онъ вошелъ въ комнату. Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ заявить о своемъ присутствіи, послышались слова, взбудоражившія всю его душу и разгорячившія его молодую кровь. Онъ услышалъ, какъ какой-то голосъ говорилъ:

— Милая, она дошла.

— И ваша то же, дорогой мой, — отвѣтила Розанна, стоявшая къ нему спиной.

Онъ увидѣлъ, какъ ея стройная фигура нагнулась, услышалъ, какъ она что-то цѣловала… не одинъ разъ, а нѣсколько кряду! Душа его изнывала отъ бѣшенства. Сокрушительный разговоръ продолжался.

— Розанна, я зналъ, что вы должны быть прекрасны, но вы блестящи, вы ослѣпительны, вы упоительны.

— Алонзо, какое счастье слышать это отъ васъ. Я знаю, что это неправда, но я такъ рада, что вы это думаете! Я знала, что у васъ должно быть благородное лицо, но грація и величественность дѣйствительности превзошла бѣдное созданіе моей фантазіи.

Бёрлей опять услышалъ дождь жужжащихъ поцѣлуевъ.

— Благодарю, моя Розанна, фотографъ прикрасилъ меня, но вы не должны думать объ этомъ. Милая?

— Я, Алонзо.

— Я такъ счастливъ, Розанна.

— О, Алонзо, никто до меня не зналъ, что такое любовь, никто кромѣ меня не узнаетъ, что такое счастье. Оно носится надо мной, какъ роскошное облако, безграничный сводъ волшебныхъ, восхитительныхъ восторговъ.

— О, моя Розанна! Вѣдь ты моя, неправда ли?

— Вся, о, вся твоя, Алонзо, теперь и навсегда! Весь день и всю ночь, сквозь мои мирные сны, я слышу одну только пѣсню, и пѣсня эта полна великой прелести: «Алонзо-Фитцъ Кларенсъ, Алонзо-Фитцъ Кларенсъ, Эстпортъ, штатъ Мэнъ!»

— Будь онъ проклятъ, я узналъ теперь его адресъ, по крайней мѣрѣ! — зарычалъ Бёрлей и вышелъ изъ комнаты.

За ничего не подозрѣвавшимъ Алонзо стояла его мать, представлявшая изъ себя статую изумленія. Она была такъ съ ногъ до головы закутана въ мѣхъ, что ничего не было видно у нея, кромѣ глазъ и носа. Она была настоящимъ аллегорическимъ изображеніемъ зимы, тѣмъ болѣе что вся была осыпана снѣгомъ.

За ничего незамѣчавшей Розанной стояла «Тётя Сусанна», другая статуя удивленія. Она была настоящимъ изображеніемъ лѣта, въ своемъ легкомъ одѣяніи, съ вѣеромъ въ рукахъ, которымъ она обмахивалась, стараясь согнать выступившую на лицѣ ея испарину.

У обѣихъ женщинъ были слезы радости на глазахъ.

— Итакъ, о! — воскликнула миссисъ Фитцъ Кларенсъ, — теперь объясняется, почему цѣлыя шесть недѣль никто не могъ вытащить тебя изъ комнаты, Алонзо!..

— Итакъ, о! — воскликнула тётя Сусанна, — теперь объясняется, почему въ послѣднія шесть недѣль вы были настоящей затворницей, Розанна!

Молодые люди въ одну секунду вскочили на ноги; сконфуженные, они стояли, какъ пойманные на мѣстѣ преступники, ожидающіе исполненія закона Линча.

— Благославляю тебя, мой сынъ! Я счастлива твоимъ счастьемъ! Приди въ объятія своей матери, Алонзо!..