Любовь без мандата

Он, шатаясь, добрел до ванной, ужаснулся своему измученному потустороннему лицу, возникшему в провале зеркала, и долго пил из-под крана железную воду. Потом вытряхнул из граненого стакана зубные щетки: большую – синюю, красную – поменьше, налил воды и побрел в комнату.

– Надо было воду спустить…

– Да?

Жидкость в стакане напоминала яблочный сок с мякотью.

– Ладно, давай.

– Может, лучше пива?

– Мне сегодня на аппарате докладывать.

– Тогда возьми бюллетень.

– Коммунисты не болеют. Собирайся!

– За пивом?

– К Зое.

– Пешком?

– Слабо к любимой женщине по бережку тридцать верст, а?

– Не слабо!

– Ладно, не бойся! Я машину заказал. Вроде как в район поеду.

– Ты же докладываешь…

– А вот я и не поеду. Поедешь ты! Николай Иванович отвезет. Купи что-нибудь пожрать. Там в сельпо ничего нет, кроме частика в томате. И выпить тоже возьми. Подожди, у меня, кажется, остался талон на водку…

…Снова зашуршал селектор.

– О величайший! – послышался сладкий, как рахат-лукум, голос Жоры Дочкина. – У меня все готово. Ты идешь?

– Иду! – Он вынул из пакета бутылку «Абрау-Дюрсо», обернул газетой и тяжело поднялся из кресла.

В приемной пахло валерьянкой. Ольга успокаивала Телицыну, которая рыдала, придерживая живот.

– Вот! – укорила секретарша и показала на заявление «по собственному желанию», придавленное надкушенным яблоком.

– Не нашли? – спросил главный редактор, пряча за спиной бутылку.

– Н-е-е-т! – раззявилась беременная.

– А вы скажите: «Черт, черт, поиграй да и отдай!»

– Как?! – От удивления растеряха перестала плакать. – Почему?

– Так бабушка Марфуша говорила.

Увидав на пороге шефа, Жора склонился в восточном поклоне:

– О долгожданнейший! – и сдернул, как фокусник, газету с журнального столика.

На блюде лежали любимые бутерброды босса: ломтики бородинского хлеба, а сверху жирная балтийская килька с зеленым лучком. На отдельной тарелке сгрудились белые, с прожелтью, слизистые грузди. «Серебряная казенка», вынутая из морозилки, искрилась изморозью.

– Это тебе. – Гена протянул шампанское.

– Я же не пью шипучку.

– Жену побалуешь.

– Спасибо, о наищедрейший! – Жора разлил ледяную тягучую водку по рюмкам. На стекле остались оплывшие следы от пятерни.

– Ну, как говорил Шарончик, кто не пьет – тот идиёт!

– Мы же Танкиста помянуть хотели! – напомнил Скорятин.

– Ах да! За Деда!

– За Поликарпыча!

Через минуту затеплилось в груди, потом отпустило сердце, а главное – перестала болеть душа, точно ее укололи наркозом.

«Интересно, а у Маугли большой? – равнодушно подумал Гена. – У Будды, где-то написано, был совсем маленький, с пипетку…»

– Повторенье – мать ученья! – Жора налил по второй.

Повторили. В теле появилась счастливая легкость.

– Дронова повысили…

– Да ты что! – воскликнул Дочкин так искренне, что стало ясно: знает, подлец, все знает. – Значит, «Клептоманию» не планируем?

– А мы ее и не планировали. Запомни и файл сотри!

– Конечно, о предосторожнейший! Что же теперь с Кошмариком будет?

– Ничего не будет. Дерьмо и деньги не тонут!

– Тогда, златоустейший, за тебя!

Выпили еще, и Гена загрустил, ему снова стало до слез обидно. Те давние колобковские «лепажи», выглядевшие тогда несусветной чушью, теперь показались вполне разумным выходом из треугольного тупика.

«Надо все-таки пробить Маугли через ментов! – решил Скорятин. – Вдруг приторговывает дурью?»

Замигал красным селектор, но верный заместитель не отреагировал, даже зевнул.

– От кого прячешься?

– Ни от кого… – вздохнул темнила и нажал кнопку.

– Зайди ко мне! – сквозь шипение донесся повелительный голос.

– Ого, уже с Заходыркой на «ты»!

– Она со всеми на «ты», кроме тебя, – хохотнул Жора. – Хабалка. Ну ее к черту! Лучше – выпьем!

– Сходи! Потом расскажешь.

– Ну разве что… Ты… посидишь или пойдешь? А то я дверь запру…

– Боишься?

– Позавчера у Расторопшиной кошелек уперли. Не редакция – проходной двор. Женю надо гнать к чертовой матери!

– Иди, я постерегу.

Заместитель нехотя вышел из кабинета, бросив на шефа странный взгляд. Скорятин выпил в одиночестве рюмку, закусил килькой, потом схрустел груздь, наблюдая, как покрывается испариной бутылка и отлипает от стекла, морщинясь, этикетка. Сознание наполнилось смутным хмельным разномыслием. В голове стало людно, заклубились воспоминания, в том числе и о телесном прошлом.

…От женщин в памяти остается множество щекочущих подробностей, которые потом, вдали от любовного смятения, кажутся нелепыми, даже смешными. Вамдамская колонна в страсти хрипло смеялась. Ольга Николаевна шептала: «Мы никуда не спешим. Не спешим!» Худышка Нора на миг теряла сознание, потом, открыв глаза, спрашивала кукольным голосом: «Где я?» Убиенная Варвара, холодно-изысканная в вертикальной жизни, в постели металась и рычала, как тигрица. У Жанны в пылу бугрилась спина, словно девушка оказалась оборотнем. Марина, откричав, смотрела на мужа с укором, словно он стал нежеланным свидетелем ее буйной сокровенности. У Алисы тоже была… да, была занятная особенность: она всхрапывала в сладком забытьи, как лошадь, потом смущалась. Гена вдруг сообразил, что от Зои в памяти не осталось ничего. Только солнечный провал.