Любовь без мандата

В избе пахло старым деревом, керосином и щами. Полкомнаты занимала беленая печь, но судя по тому, что на шестке выстроились пластмассовые фигурки: Чебурашка, Крокодил Гена, Волк и Заяц, – очагом не пользовались. В углу стоял большой черно-белый «Рекорд» на тонких ножках. Соседство телеэкрана и печного устья вызвало у журналиста тонкую философическую улыбку, по-своему истолкованную Зоей.

– Живем скромно. Да! Щи будете?

– Буду.

Пока она хлопотала, разогревая на керосинке кастрюлю, поднятую из подпола, пока выставляла на стол соленые огурцы и грибочки, хлеб, масло, гость незаметно огляделся. На стене висела обрамленная фотография бабушки в платочке. В красном углу, под образом, мигала живым огоньком лампадка. На иконе, старой, с ковчежцем, темноликая Богородица держала Сына на тонких, угловатых, как у марионетки, руках. На этажерке теснились книги и плутал фаянсовый Сусанин с топором, заткнутым за красный кушак.

Хозяйка налила кислых щей с тушенкой, а он гордо вытащил из сумки бутылку сладкого марочного вина «Ширин» и полкило костромского сыра, за которым простоял в очереди чуть ли не час. Выпив, Зоя раскраснелась, разоткровенничалась и все-таки рассказала, что же случилось после отъезда столичного гостя. Когда она, хромая, дошла до работы, Елизавета Вторая вызвала ее к себе и обвинила в систематической краже книг из КОДа. Мол, заведующая абонементом выносит раритеты, ксерокопирует и продает по спекулятивным ценам. В доказательство царским жестом она выложила на стол «Последнюю черту» Арцыбашева в новенькой обложке и со штампом тихославльской библиотеки.

– Вот, купила на Кузнецком Мосту. За двадцать пять рублей. Ты брала эту книгу домой?

– Брала.

– Копировала?

– Нет.

– Можешь доказать?

– Нет.

– Пиши заявление!

– Неужели из-за какой-то книжки?! – удивился спецкор.

– Не из-за книжки, а из-за вас!

– Из-за меня?

– Да.

– Из-за того, что я нес вас на руках?

– Вероятно, в своих догадках она зашла дальше, чем мы с вами.

Зоя посмотрела на него с веселым отчаянием. Потом пошел какой-то странный разговор, обычный, впрочем, между мужчиной и женщиной, которые уже устремились телами друг к другу и теперь случайными словами готовили души к исполнению стыдных, но неодолимых желаний плоти. Когда Скорятин, умолчав, конечно, о фасовщице с консервного завода, рассказывал, как бегал в самоволку полярными ночами, солнечными, словно сочинский полдень, Зоя подняла глаза на ходики, стучавшие на стене, и ахнула:

– Скорей! Уйдет!

– Кто?

– Катер.

Они выскочили во двор и помчались вдоль берега, крича и размахивая руками, но пароходик уже отвалил от понтонной пристани и, вспенивая винтом желтую воду, уходил вдаль.

– Значит, не судьба.

– Или – судьба.

– Когда следующий?

– В шесть утра.

– Переночевать пустите?

– Даже и не знаю…

– Я вас не стесню. Сам лягу на лавочку, хвостик под лавочку.

– Допустим. Но есть одна проблема.

– Какая?

– У меня тюфяки еще бабушкины, набиты сеном.

– Ну и что?

– Колются…

– Ерунда.

– Что-то мне не нравится ваша решительность.

– Скромнее меня не найти из полка.

– Посмотрим.

До темноты они сидели на завалинке, молчали или говорили ни о чем, грызли семечки и следили, как раскаленный солнечный шар, остывая, тонет в холодной весенней Волге.

– А знаете, Зоенька, что мне рассказывал один знатный сталевар?

– Что?

– Когда из мартена бьет струя расплавленной стали, ее можно рассечь пальцем – и ничего не будет.

– Неужели?

– Да! Я сам удивился, но он мне объяснил: если руки абсолютно чистые, не страшен никакой огонь. Кто-то пытался повторить, но забыл вымыться, и лишился пальца.

– По-моему, это ерунда.

– Не исключено.

– Пора спать… – вдруг как-то по-семейному сказала Зоя.

Действительно, вместо матраца на гостевом топчане оказался тюфяк, застеленный суровой простыней. Острое сено покалывало и опьяняло сухим ароматом.

– У вас тоже колется? – осторожно спросил скромнейший из полка.

– Тоже, – ответила из темноты Мятлева.

– Сильно?

– Можете проверить… – странным голосом отозвалась она.

…Скорятину казалось, он мерно косит податливую траву на душистом, влажном лугу: «Тшик, тшик, тшик…» Среди ночи Зоя, ненароком разбудив Гену, вдруг вскочила с кровати. В окно била полная луна. Мелькнув по избе млечной наготой, возлюбленная библиотекарша с запозданием набросила на икону посадский платок.

– Ты комсомолка, да? – улыбнулся он.

– Я кандидат в члены партии. И не смотри на меня так – стыдно же!