Любовь без мандата

…В Индии Скорятин, кроме экзотических восторгов (слоны, обезьяны, кобры, базары, ковры, форты, тадж-махалы, храмы совокупления) испытал чувство гордости за Родину. Отсюда, из тощего, голодного и нечеловечески грязного Индостана непритязательный Советский Союз выглядел раем для скромных душ. В отеле, едва войдя в шестиместный номер, они увидели на столе здоровущую обезьяну. Она смотрела злыми глазами потревоженного хозяина и угрожающе бурчала, обнажая желтые клыки. Туристы осторожно попятились и побежали жаловаться в рецепцию. На зов пришел сикх в синей чалме и с бамбуковой палкой. Примат заухал, схватился волосатыми руками за голову и высигнул в окно. В ответ на сердечные «сенькью» копченый спаситель белоснежно улыбнулся и произнес: «чимпейн». Бутылок оказалось столько, что вызвали носильщика. Наверное, до сих пор в ювелирных лавках на «Яшкин-стрит» в Дели можно приобрести изумруды, выточенные из того стекла.

Гена, получив ворох засаленных ветхих рупий, купил Марине нитку жемчуга для отвода глаз, Зое – роскошное топазовое ожерелье, а на продажу – бирюзовые бусы, которые наши брали метрами. Опытный собкор «Коммуниста» Войскунский объяснил: в Москве каждый камушек идет по 50–70 рублей, нитки рассыпают и делают из бусинок перстеньки, серьги, кулоны. Скорятин, пересчитав, понял: треть суммы вступительного взноса уже есть. Вернувшись в Москву, бирюзу и топазовое ожерелье он спрятал в книгах, за собранием сочинений Лиона Фейхтвангера, а жемчуг вручил жене: возвращаться без подарков из-за границы у Ласских считалось дурным тоном. К тому же внезапная пусторукость мужа могла вызвать ненужные, преждевременные подозрения. Марина обычно принимала дары и презенты с рассеянностью принцессы, забывшей счет своим сокровищам, а тут вдруг от пустячных бус вскипела восторгом, ошеломив мужа бурной признательностью.

«Неужели Исидор подучил?» – размышлял он, содрогаясь от могучих ударов благодарных ее чресл.

…На Жорином столе зазвонил телефон, и главный редактор, сам не зная зачем, взял трубку.

– Алло, дундило, ты в новый кабинет еще не переехал? – спросил звонкий баритон.

– Жора вышел.

– Ой, извините… – Голос сразу охрип.

– Кто это?

– Я перезвоню…

«Ну, Жора, ну, жучила! – подумал Гена. – Уже и на кабинет Сун Цзы Ло прицелился».

Дочкин давно мучился, что его комната меньше хором, доставшихся Сунзиловскому, и предлагал первому заместителю обмен, обещая взамен множество бонусов и вечную благодарность. Но китаевед, разукрасивший стены гористыми пейзажами Поднебесной, наотрез отказывался. Скорятин, поколебавшись, решил все-таки заглянуть в Жорин компьютер, просмотреть почту, так, на всякий случай, но поначалу удержался. В прежние времена читать чужие письма считалось подлостью. Хуже только подглядывать за целующимися парочками. Но где они, прежние времена, где?

32. Пьяный самолет

Перед Америкой Гена хотел на денек слетать в Тихославль, однако Шабельский услал брать интервью у опального Ельцина, которого задумали двинуть делегатом на 19-ю партийную конференцию назло Горбачеву и всем врагам перестройки. Спецкор поехал к свергнутому партайгеноссе на Лесную улицу, возле Белорусского вокзала. Квартира в цековском доме из бежевого кирпича была просторная, хотя поменьше сивцевовражеских хором, да и обставлена без антикварных затей, но с типовой номенклатурной роскошью. Разжалованный бонза принял журналиста приветливо и понравился: деловит, справедлив, подтянут, улыбчив. Только глаза злые, как у обезьяны, залезшей в номер.

Ельцин объявил: чтобы победить дефицит, надо пересажать московскую мафию и чаще разговаривать с народом, а потом признался: хочет написать книгу – правду о том, что с ним случилось на самом деле, ищет писучего помощника. Сказав это, он испытующе посмотрел на гостя. Поежившись, Гена кивнул, обещал подумать над предложением и сразу перезвонить. Тот воспринял ответ как отказ, насупился, и Скорятин, сглаживая неловкость, перед уходом сообщил, что его сына тоже зовут Борисом, и попросил автограф – мальчику на память. Номенклатурный изгой взял из стопки свой снимок, еще политбюровских времен, с державной полуулыбкой и могучим зачесом над безмятежным лбом, задумался на миг и размашисто написал:

«Борис, будь всегда прав!»