– Вот как было, Ниночка! Я не виноват… – прошептал он и нажал кнопку селектора.
– Оля, у нас есть что-нибудь вроде йода и пластыря?
– Ой, сейчас найду!
36. Невозвратимое
…Когда родилась Вика, Гена ощутил в душе странную беспечность, словно нес ответственность только за сохранность уродливого Марининого живота, но не имел никакого отношения к лиловому писклявому уродцу, появившемуся на свет из чрева подурневшей, разлюбленной жены. Устремляясь чуть свет на детскую молочную кухню, он ловил иногда себя на дурацкой мысли: куда я бегу, почему, зачем? Скорятин пропустил даже заседание семейного совета, на котором новорожденную назвали Викой в честь двоюродной бабушки – актрисы театра Михоэлса Виктории Ласской,
– Генотип, покачай Вику!
– Вику?
– Твою дочь зовут Викторией. Забыл?
– Ничего я не забыл.
Но вот однажды ночью Вика, синяя от натуги, орала у него на руках, страдая от газов. Вдруг девочка замолчала, долго смотрела на Гену синими всезнающими глазами и хитро улыбнулась, став сразу и навсегда любимой дочерью.
В мае, через год после незабвенной грозы, в воскресенье, Скорятин поехал на кладбище к отцу. Но вместо того, чтобы припарковаться возле теток с бумажными цветами и выбрать гирлянду, он вдруг, повинуясь неведомой силе, даже не проведав могилу, рванул по Звенигородскому шоссе к Кольцевой дороге, потом до Нижегородки и дальше без остановок – в Тихославль. Трасса была почти свободна. Караваны импортной жратвы и подержанные иномарки с правыми рулями еще не забили склеротические дороги Отечества. Возле редких, как магазины «Березка», АЗС выстроились очереди из легковушек: автолюбители караулили бензин. Гена мчался на серебристом «Москвиче-2141», купленном за книжные гонорары по лимиту Союза журналистов. Новинка советского автопрома еще не примелькалась на улицах: неосведомленные водители и пешеходы удивленно провожали взглядами незнакомую разновидность легковушки, для отечественной модели слишком обтекаемую, а для иномарки недостаточно изощренную. «Жигули» оседлала Марина. Теперь, пока свекровь пела колыбельные горластой Вике, жена сама возила Борьку на музыку и большой теннис в Лужники, сдавала на руки тренеру и любовалась, как лихо сын управляется с огромной ракеткой. Кстати, Исидор жил рядом, на набережной, в доме с аптекой, его болезная супруга не вылезала из санатория. Пожилые еврейки очень любят лечиться, а вот молодые спешат на стороне запастись плотскими восторгами, чтобы было о чем вспомнить в недужной и неказистой старости.
«Мог бы и тогда догадаться!» – думал Скорятин, морщась от боли.
– Как же вы так? – сострадала Ольга, обрабатывая сбитые костяшки перекисью водорода.
– Случайно. А где письмо из Тихославля?
– У вас в папке. Я положила.
…Он бросил машину возле Гостиного Двора и побежал вдоль стены Духосошествинского монастыря к Зоиному дому. Из распахнутых железных ворот рабочие, матерясь, с грохотом выкатывали огромную черную бочку. На булыжную мостовую сыпалась прошлогодняя квашеная капуста, оглашая окрестности тяжелым кислым духом. Козы, истошно блея, бежали следом, подбирали и жадно выхватывали друг у друга серые протухшие клочья. Мужики хохотали и передразнивали обезумевший мелкий рогатый скот: «М-ме-е-е…»
Старушки у подъезда встретили пропавшего москвича с недоумением, а кошка, сидевшая на пенсионных коленях, посмотрела на него желтыми испуганными глазами. Дверь открыл Маркелыч. Он был в той же майке и трениках.
– Ого! – только и вымолвил сосед.
– А где Зоя Дмитриевна? – спросил Гена.
– Укатила.
– Куда?
– Не доложилась. Пошли – покажу!
Он взял нежданного гостя за локоть и повел на кухню. Там гудела тугим синим пламенем новая газовая колонка.
– Чистый Чернобыль! Греет так, что и чайник не нужен.
– А она разве не на работе?
– Кто?
– Зоя.
– В отпуске она теперь. Наверное, в Затулихе.
– Одна? – сухим голосом уточнил спецкор.
– Одной нельзя. С Колобком укатила. Догоняй!