Любовь больше, чем правда

Услышав такое, Катя легко перешагнула через свадебные атрибуты. Гневно распахнула перед женихом дверь:

— Иди к черту. Убирайся. Ты, наверное, хватил лишнего…

— Я вообще еще не пил сегодня, прынцесса…, е-мое, — обхватил Пиль свою распухшую маковку.

Глядя на это, Катя чуть было не смилостивилась:

— Одумайся. Ты болен, Константин…

Но жених, кажется, собирался распоясаться еще до свадьбы:

— Я болен? Надеюсь, что еще нет. Если ты, конечно, не…

Катя мгновенно залилась подобающей краской:

— Какую гадость ты собираешься сказать мне на этот раз?

Константин медленно заколесил по комнате:

— Я не могу сказать тебе гадость… Я… Я… Ведь я любил тебя. Я впервые в жизни по настоящему любил кого-то. А она, она оказалась…

— Ну, говори…, — подбодрила его со школьной скамьи любящая точки над «и» Катя.

Но у Пиля язык во рту так и не повернулся:

— Нет, скажу я это или нет, уже не важно, уже ничего не изменится. Прощай, пупсик-прачка-принцесса-прос…, прос-чай…

Катя отвесила наигранный поклон в сторону открытых дверей:

— Катись. Вали. Ненавижу. Как легко ты не поверил мне. Как легко меня предал…

Константин, не спеша, вышел и, не оборачиваясь, бросил через плечо ключи от ее квартиры:

— Оревуар, Катя Андреева…

— Прощайте, господин Пиль…

Девушка хотела бросить ему вслед подаренную им брошь, но черепашка насмерть вцепилась в обручальное платье. Катя в ответ схватилась было за ножницы, но, вспомнив об уплаченной за одежку сумме, пощадила прелестную ткань.

Шаги на лестнице смолкли. Отвергнутая невеста медленно выронила режущий инструмент из рук и совершенно без сил рухнула на пол. Тело ее содрогнулось от непосильных рыданий:

— Как легко ты меня предал, любимый… За что?… В чем я виновата?…

От душевной боли Катя каталась по мраморному полу. Ее трясло от таких переживаний. Она не понимала происходящего. Так все было прекрасно, и вот она одна. Посыпает голову пеплом любви.

Слезы все лились и лились из ее прекрасных глаз. Горькие, горькие слезы.

Чтобы не напугать соседей и заглушить свои стенания, она включила телевизор. И увидела себя в спонсорской маячке. В спонсорской юбочке. Такую всю из себя миленькую. С флажочком в руке. С улыбочкой на веселой на губе…

11. «У всех на экранах»

— Жми кнопку, Марфа…

— Жму, Фомушка, жму…

Старушка торжественно включила отремонтированный намедни аппарат и посетовала появившемуся на экране Константину:

— Наконец-то, родной наш. Как же нам тебя не хватало, сыночек…

— Да уж, — вздохнул старичок, — месяц без «обезьянки» — это не шутка. Скажи кому — не поверят… Как-растак почетным пенсионерам прожить в такой нелегкой ситуации без телевизора. Да ради чего же тогда мы всю жизнь на стройке надрывались. В пургу, в дождь, в солнцепек кирпич с панелью клали и так, и сяк. И вдоль язви его в душу, и поперек. Фундаментов одних сколько сложили. Стеночек и тонких, и толстых сколько вывели. А крыши, крыши какие покрыли! Каждому бы нашу крышу, так и все в порядке было б в энтом царстве-государстве. Ты посмотри, какие нынче у контор крыши. Тьфу, одним словом, а не крыши. И за что только люди деньги платят…

— Ладно, Фомушка, не причитай, — потянула его супруга за форменный строительный рукав, — Теперь-то уж оторвемся…

— Оторвемся-оторвемся, — согласился душой бодрячок, — На всю катушку оторвемся. Тащи все, что есть в печи. По такому-то случаю…

Марфа со счастливой улыбкой обернулась на кухню и обратно. Вкатила в комнату ящик пива «Два гиббона». Внесла несколько пакетов любимых крекеров «Обезьяньи лепешечки».

— Оторвемся, Марфуша, — прижал Фома жену к груди и сделал первый блаженный глоток из бутылки:

— Не пиво, а божья роса… Кабы у нас еще и дома все в порядке…

— Да и лепешечки, как всегда хороши. Хрустящие, душистые. К ним бы еще… — поддакнула Марфа и, не отрывая взгляда от экрана, смахнула подобающую слезу.

А на экране наступал критический момент. Участница — конопатая брюнетка с Ново-Пелагейских островов — робко вложила свою руку в первый ящик.

— Не в этом…, — не веря, махнул рукой Фома, — Нас на мякине не проведешь. Личико-то у нее благостное. Наверное, какого-нибудь песца погладила…

— И не в этом, — хрустнула чем-то Марфа, — Ишь глазенки как вытаращила. Там ежик, наверное, без головы без ножек. А может быть просто тушка…

— Смотри, смотри Марфа, — вскричал вдруг Фома, — Туда смотри, на группу поддержки. Это же…

— Катя, — перекрестилась Марфа, — не может быть…

— Это точно, точно она. Катюша… Деточка…

— Какая красивая сука, — восторгался Большой олень, глядя на экран в своем кабинете, — ей бы ее…

До своего нынешнего назначения, благодаря редкому и почетному имени, десять лет провел он главой местной администрации лафландского архипелага Тоскадуй. В его полном распоряжении были неполные пятьсот тысяч квадратных километров снежной пустыни. На этих подведомственных площадях жили по переписи два стада оленей, тридцать оленеводов, пятнадцать волков, три белых медведя. И не было там ни одного телевизора. Только радиоприемник, послушать который удавалось реже некуда.