Любовь дарующие: рассказы о любви, надежде и мурчащих котах

– Нет. Бабушка Галя научила. Давно уже. Ты еще маленькая была. Знаешь, она мне всегда твердила, что дороже родных на этом свете нет никого. И даже если тебя они не так любят, как тебе хотелось бы, самой-то никто не запрещает любить их так, как хочется.

– Зиночка так и делает.

– Может, и до мамы это наконец дойдет когда-нибудь. Все-таки возраст уже. Ой! – Ольга испуганно ахнула, глянув на часы. – И чего мы с тобой сидим? Скоро наши приедут, а у нас конь не валялся! Давай-ка скоренько! Ты – окрошку, а я пирожки. Быстрее управимся.

Через пару часов у калитки притормозил небольшой микроавтобус, который вел зять Зиночки, и оттуда горохом посыпалась детвора.

– Ба-буш-кииии! – дружный крик взметнулся над вишнями в вечернее небо, и Мурзик шарахнулся с веранды в кусты.

Он отлично знал, чем ему грозит прибытие многочисленной детворы, которую кот давно уже перестал считать. Здесь были и Зинины правнуки, и Ольгины внучки, и любимый, но пока единственный внук Лены. Спрятавшись в кустах, кот наблюдал, как на веранде зажглись одна за другой все лампы и вокруг большого круглого, оставшегося еще от Милочки стола с тяжелой скатертью расселись галдящие дети. И перед каждым появилась своя кружка, каждую из которых тщательно хранили, доставая лишь к приезду детей. Как Ольга принесла тазик с вареньем. И это означало, что в банки закатывать завтра будет нечего, потому что все съедят уже сегодня. И косточки будут тайком лететь с веранды в кусты, пущенные ловкими пальцами. А если кто-то из взрослых это все-таки увидит, то детворой будут сделаны очень круглые глаза и прозвучит неизменное:

– Деревце вырастет! Чтобы нам потом тоже варенье варить! Ну, ба!

А потом все разбредутся по дому, чтобы приготовиться ко сну. Но спать, конечно, никто не пойдет, а будут сидеть на ступеньках веранды долго, почти всю ночь, и тихо петь, пока не уснут на руках младшие. И тогда Мурзику можно будет выбраться из своего укрытия, пройти по сонно притихшему дому и пристроиться под боком у кого-то из малышей. И чья-то маленькая ладошка шлепнет его по боку, а потом зароется пальцами в пушистую шерсть. И он замурчит тихонько, прогоняя плохие сны, а потом уснет и сам, слушая сквозь дрему, как тихо дышит вокруг счастье.

Девятый вал

– Ира, не ори!

– Я не ору! – Ирина смахнула с глаз челку и выдохнула.

Достали! Почему все время от нее кто-то чего-то хочет? И ладно бы на работе! Но дома та же песня! Только присела отдохнуть, чай себе сделала, а тут сын со своим вечным:

– Мам, я забыл! Мне на завтра надо сочинение написать и проект по биологии сделать.

Прекрасно! Полночи веселья обеспечено! Потому что сына она, конечно, отправит спать, ведь даром, что у него вторая смена, но утром-то – тренировка. А много он там наплавает, если не выспится? Соревнования на носу. И так каждый день стонет, что в команду не возьмут.

– Мам… – Святик прижался к плечу матери и поцеловал в щеку. – Прости! Я правда забыл. А сочинение только сегодня задали.

– Тогда почему даже не начал писать? – Ирина открыла учебник.

– Да когда? Сначала на тренировке был, а потом к бабушке ездил. Она помочь просила.

– Ладно. Я поняла. За бабушку – спасибо! Эта картина, что ли?

– Ага! Описание надо.

Ирина вздохнула. И куда деваться? Придется писать.

Вообще-то такие задания она в школе любила. Ей нравилось рассматривать картины известных и не очень художников, придумывать, каким словами можно описать свои чувства и размышления.

Картина, на которую показывал сын, была у Ирины одной из любимых. «Девятый вал»… Ирина вспомнила, как впервые увидела эту картину, когда ходила в музей с бабушкой. Они пришли тогда с экскурсионной группой, но десятилетняя Ира не пошла дальше зала, где висело это полотно.

Она так и застыла тогда, завороженная, ошеломленная. Люди шли мимо, иногда задевая ее, а она все стояла, замерев на одном месте, и даже дышать почему-то боялась.

Что было в этой картине такого? Она не могла бы тогда сказать. Но Айвазовский так и остался после этого похода в музей ее любимым художником.

Бабушка, которая хватилась Иры только под конец экскурсии, забегала по залам, ища внучку, но когда нашла – ни слова ей не сказала. Встала рядом, разглядывая картину, и спросила:

– Что чувствуешь?

– Страшно… И… хорошо… Почему так, бабуль? Ведь это странно?

– Ничего странного. Видишь эту волну? Она страшная, да. Но идет мимо. Люди останутся живы. Ты – молодец! Поняла самую суть.

Ира тогда буквально расцвела. Еще бы! Услышать от бабушки такую похвалу! Зинаида Михайловна была очень скупа на это. Обычно Ирина слышала что-то вроде:

– Ира, не сутулься! Ты похожа на рыболовный крючок!

Или:

– Ира, это опера, а не балет. Перестань отплясывать на стуле! Мне стыдно за тебя!

Ирина любила ходить с бабушкой по музеям и театрам. Ни в группе детского сада, ни позже, в школе, никто из ребят не бывал так часто в таких местах. А то, что бабушка делала ей замечания, так это даже хорошо. Зато столько всего они вместе видели!