Любовь гика

Меня это не волновало. Я была захвачена чудом, происходившим у меня в животе. Все остальное было уже несущественно. Но ближе к концу мне стало страшно. Я не боялась умереть при родах. Цыпа не дал бы мне умереть. Я не боялась, что умрет ребенок. Цыпа позаботился бы о том, чтобы малыш жил. И все же у меня в груди поселился липкий, серый страх – безымянный. Цыпа каждый день предлагал погрузить меня в сон.

– Когда спишь, хорошо. Доктор Филлис все время спит, и ей хорошо. Я бы и сам заснул прямо сейчас. Я бы спал целыми днями, если бы кто-то мог делать мою работу.

Когда начались схватки, мама заварила мне чай, а Цыпа усадил меня в инвалидную коляску кого-то из артурианцев и отвез в свою операционную. День близился к вечеру. Огни колеса обозрения ярко сверкали на фоне сумеречного неба, я чувствовала густой запах попкорна и слышала крики зазывал:

– Давайте-ка, покажите барышне, на что вы способны!

Мне не было больно. Я сидела, откинувшись на подушки, и засыпала на пару минут между потугами. Больно не было, но все равно мне пришлось потрудиться. Помню, как я смотрела на маму и Цыпу и пыталась им рассказать, почему «потуги» называются именно так.

Помню, как я впервые увидела головку Миранды, показавшуюся у меня между ног. Такая смешная, словно красная голова черепахи на вытянутой тоненькой шейке, моргает, вертится и качается – я чуть было не рассмеялась. Помню, как улыбнулся Цыпа, когда потянулся к ней. Она выскользнула на белую простынку, которую Цыпа держал для нее, и он поднял ее – мокрое, корчащееся тельце – и положил на мой опавший живот.

– Вот так мне нравится! – воскликнул он.

Это были вторые роды, которые принимал Цыпа, и позднее он признался мне, что Миранда далась ему легче по сравнению с Мампо и подавлять боли близняшек было намного труднее.

Мы с мамой тщательно осмотрели малышку и нашли только этот курьезный хвостик. Мое сердце кольнуло болью. Арти побрезгует ею, почти нормальной. Но мама сказала, что не надо терять надежду.

– Просто люби ее, а там будет видно, – сказала она.

Потом я часто задумывалась, что это были последние разумные слова, услышанные мной от Лил. Последние здравомыслящие импульсы ее мутнеющего мозга.

А вскоре возник страх, уже настоящий. Теперь, когда моя девочка вышла в мир, такая маленькая и хрупкая, этот мир вдруг показался мне враждебным и полным опасностей. Все вокруг, включая мое собственное невежество, могло ее ранить, сделать ей больно, убить, отобрать у меня. Мне хотелось втиснуть Миранду обратно в меня, где ей будет безопасно. Я слишком слабая, чтобы защитить ее. Мне нужна семья. Надо, чтобы Арти заботился о ней. Чтобы Ифи мне помогала. Чтобы папа был трезвым и храбрым, а мама – мудрой и рассудительной, а не одурманенной своими таблетками. Но у меня был только Цыпа, и когда он отсутствовал, я цепенела от страха. Я пугала его тем, что липла к нему постоянно, но я не могла доверять свою девочку никому, кроме него.

У нее было лицо Арти, и я назвала ее Мирандой, потому что папа Миранды ее любил.

Арти ее не любил. Ни разу не попросил, чтобы ее ему показали. Когда я наконец пришла к нему сама – принесла завтрак через несколько дней после рождения Миранды, – я оставила ее с Цыпой. Решила сначала попробовать воду, и вода оказалась ледяной.

– Как мило с твоей стороны, – усмехнулся Арти, – что ты нашла время и для меня. Я думал, ты больше не будешь работать. Уйдешь на покой, как Ифи.

Мне стало холодно изнутри. Дышать было больно, словно легкие подернулись льдом. Я даже не смогла огрызнуться в ответ. Я убежала домой и забилась в свой шкафчик под раковиной, прижимая к себе Миранду, но осторожно – чтобы случайно не прищемить ее нежный хвостик.

Миранда спала вместе со мной, в моем шкафчике. Я ложилась, свернувшись калачиком вокруг нее, и нам было тепло и уютно. Мама переживала, но я рассудила, что, поскольку там тесно и нет места ворочаться, можно не волноваться, что я придавлю дочку во сне. Мне не хотелось, чтобы Миранда спала отдельно. Я боялась отпускать ее от себя.

– Он ее не ненавидит, – уверил меня Цыпа. – Как можно ее ненавидеть?

Мы купали Миранду в раковине. Я ее мыла, а Цыпа держал ее двумя руками под спинку, чтобы она не вывалилась и не ударилась головой. Я боялась купать дочь в одиночку. Миранда – ей тогда было пять месяцев – подняла ручки и попыталась схватить движущиеся губы Цыпы. Он рассмеялся и принялся целовать ее пальчики, причмокивая губами.

– Мама и рыжие говорят, что теперь тебе должно стать полегче, Оли. Уже не так боязно.

Я опустила руки по локоть в теплую мыльную воду. На другой стороне стоянки девочка-ящерица Леона плавала, тихая и неподвижная, в мутном зеленоватом растворе в своей большой банке. Миранда могла выплюнуть манную кашу так, что она долетала до дальней стены, но против Арти она беспомощна. Так же беспомощна, как Леона. Мне очень хотелось, чтобы Цыпа мне верил. Чтобы он тоже боялся, как я, и держался настороже.

– Ребенок ничем ему не угрожает, – произнес Цыпа.