Любовь горца

«Мой единственный шанс – стать другой, не собой. Вы знаете, что у меня есть тайна, ужасная тайна. Вы даже не представляете глубину моего обмана, его размеры. Вы не знаете, кто я… кем я стала. Если я расскажу, мне конец. – Слова Филомены преследовали Лиама, пока он ходил из угла в угол своей палаты в госпитале Святой Маргариты. – Он делал мне больно, Лиам, но он меня не заставлял. Я ему это позволяла. Мне пришлось».

Ей пришлось, потому что она была за ним замужем.

Каждый раз, когда он вставал, его голова начинала болезненно пульсировать. Плечо горело, будто кто-то настойчиво прикладывал к нему раскаленное железо, хотя левая рука была надежно забинтована и лежала в поддерживающей повязке. На голове и груди наложено столько бинтов и швов, что из них впору было сшить одеяло.

Но это все не имело значения, он не обращал на боль внимание. Раны мешали Лиаму больше, чем боль. Они заставляли его медлить, в то время как столько нужно успеть! Слишком многое открылось и в результате распалось. Ему следовало не прятаться в этой дыре, как какому-нибудь проклятому инвалиду, а разобраться с тем, что произошло.

Как раз тогда, когда Лиам уверился, что Джани стал членом семьи, а не заклятым врагом, этот мальчишка выбрал самый неподходящий момент, чтобы отомстить. Его дети наверняка страшно беспокоятся, попав к своей бабушке, у которой были до этого всего несколько раз. Смог ли Гэвин доставить Хеймиша туда, куда следовало?

А Мена? Мена попала в когти того елейного молодчика, который ударил ее, заковал в наручники и уволок неизвестно куда. Ее муж. Боже! Лиам прижал правую ладонь к пульсирующему виску, а левой ударил по спинке кровати. Филомена лгала ему в самом главном. Врала о том, кто она. Виконтесса, беглянка.

Сумасшедшая? Нет, Лиам не мог в это поверить. Ему прежде пришлось жить рядом с безумной. Он видел, какое влияние, физическое и умственное, оказывает безумие на человека. Филомена, казалось, была в отчаянии, что-то скрывала, но сумасшедшей не была. Или он просто поверил? Возможно, его страстное желание заставило его поверить.

Он должен знать правду. Всю правду. И не только расспросить Мену, но увидеть ее и потрогать. Убедиться, что с ней все в порядке. Он злился на нее за весь тот кавардак, который она учинила, но злость была накрепко связана с любовью, горевшей в его сердце, и с заботой о ней. Не говоря уж о сильнейшем раздражении, которое он испытывал по отношению к собственному невежеству. Если лорд Бенчли ударил Филомену на глазах у всех, то что он делает, когда они вдвоем? Внутри у него от этой мысли все переворачивалось.

В такой ситуации важна каждая минута, а каждая секунда вдали от нее была мукой. Она должна за многое ответить, но давать ответы ей следует лично ему.

– Да принесите же мне рубашку, черт возьми! – заорал он в невероятно чистый и совершенно пустой коридор. Его брюки исчезли, вместо них на нем были тонкие серые хлопковые штаны, подвязанные резинкой. Сверху его торс был обнажен навстречу холодному госпитальному воздуху. – И где мои проклятые сапоги?

Маленькая медсестра, похожая на мышку, исчезла из палаты несколько минут назад, когда он неожиданно пришел в себя и едва не ударил ее, потому что со сна размахивал руками. Она пропищала что-то о том, что нужно лежать неподвижно, и побежала за доктором.

Лежать неподвижно? Неужели они не знают, черт возьми, кто он такой? Он бы никогда не стал Демоном-горцем, если бы лежал, когда велят. Лиам развернулся и осмотрел пустую чистую комнату в поисках своих вещей. Он не нашел здесь ничего, кроме кровати, стула, стола около дальней стены, на котором лежали разные медицинские инструменты, а также уродливой тумбочки около кровати, где одиноко стоял стакан воды.

В два прыжка он добрался до стола и открыл выдвижной ящик, но он был пуст. У него в глазах начали возникать красные точки, сердце сильно забилось о грудную клетку, что говорило о том, что Лиам начал злиться. Образ Филомены и ее молящие, полные слез глаза плавали перед внутренним взором.

Она просила ее спасти, и он ее подвел.

«Я лучше умру!»

Господи, а если он опоздает? Его рука столкнулась со стаканом, и он полетел через всю комнату, разбившись о стену.

Он не останется здесь ни секунды, если нужно, он пойдет по серым осенним улицам Лондона в этих тонких штанах, потому что должен найти Мену. Сию же секунду.

Лиам развернулся на голых пятках, и тут ему пришлось опереться на спинку кровати, и не только потому, что закружилась голова. Он увидел, к своему изумлению, что в дверном проеме стоит человек, которого никак не ожидал встретить в Лондоне. А тем более в его больничной палате.

– Ты выглядишь так, будто вернулся с войны, Рейвенкрофт.

С независимым видом и грацией хищного кота в палату вошел Дориан Блэквелл, Черное сердце из Бен-Мора. Он оглядел Лиама единственным здоровым глазом, который был таким же черным, как у сводного брата. Другой глаз был скрыт под повязкой, прятавшей страшную рану.

Дориан продолжал светским тоном:

– В меня стреляли всего один раз, но я помню, что рана болит просто дьявольски.