Любовь и бесчестье

– Ты не сделала ничего неправильного, – сказал Монтгомери мягко. – Напротив, – добавил он, зачарованный ярким румянцем, залившим ее лицо. – Расскажи мне о своем доме, – снова попросил он.

– Нет, – возразила она опять.

Вероника уставилась в окно, предоставив ему право мрачнеть и хмуриться.

– Тогда расскажи о Донкастер-Холле.

– Скоро сам его увидишь, – ответила она.

– Ты сердишься на меня? Из-за вчерашнего?

Она все еще не смотрела на него.

– Я подумала, что все это было замечательно, – сказала Вероника наконец. – И все же мне не хочется это обсуждать.

– Я не причинил тебе боли?

Она опустила глаза на свои руки и теперь разглаживала кожу перчаток.

– Вчера! Я не причинил тебе боли?

– Как я уже сказала, – ответила Вероника, поднимая на него глаза, – думаю, все было замечательно. А ты так не считаешь?

Ни одна из женщин, с которыми он делил постель, никогда не стала бы задавать подобный вопрос. Но от нее он мог этого ожидать. И не знал, испытывает ли смущение или замешательство.

– Я был вполне удовлетворен, – ответил Монтгомери. Что, черт возьми, она хотела услышать? Что он удивлен ее страстностью? Что даже теперь, глядя, как она разглаживает свои перчатки, хотел бы опрокинуть ее на сиденье и заняться с ней любовью? Или начать любовную игру, как тогда в гостиной?

– Достаточно, чтобы заняться этим снова? – спросила Вероника.

Нет, он чувствовал не смущение, а жар желания.

– Я был бы болваном, если бы сказал «нет». Верно?

Она продолжала плотнее натягивать перчатки – на каждый палец отдельно. Он счел ее действия настолько волнующими, что заставил себя отвернуться и сосредоточиться на пейзаже.

Монтгомери не ожидал увидеть горы с их голыми пиками, все еще увенчанными шапками снега. Почва здесь была бесплодной и лежала тонким слоем на скалистом основании, будто, спохватившись, Всевышний поспешно и скупо присыпал ею все Шотландские горы.

По мере того как они проезжали все дальше на запад, земля начинала зеленеть новой травой и скалы сменялись волнистыми долинами. Вдали поблескивало озеро, окруженное сосновым лесом. Какое-то время дорога шла вдоль блестящей серебром реки до того, как перекаты холмов скрыли ее из виду.

Монтгомери нравилась Шотландия, и его это удивляло. Ему нравились горы и запах, стоявший в воздухе, столь отличавшемся от воздуха Виргинии. Дом его в Виргинии был новым и бурлящим жизнью. Семя, брошенное на рыхлую землю, стремилось взойти как можно скорее, всего за несколько дней. Здешняя земля была старше и тверже. И здесь приходилось улещивать ее, давая клятвы и воздействуя угрозами.

Несколькими часами позже они остановились напоить лошадей и напиться у источника, который кучер Дональд назвал колодцем Призрачной Руки.

Вода в нем была холодной, кристально прозрачной и благословенной, как и передышка, прервавшая тягостное молчание в карете.

Когда они возобновили свое путешествие, им уже стало известно, что через час они прибудут в Донкастер-Холл.

Холмы меняли форму и размеры: некоторые из них были больше, некоторые меньше, все они отличались оттенками зеленого цвета от оливкового до изумрудного. Отдаленный проблеск воды намекал на то, что некоторое время они ехали параллельно реке.

Склон одного холма сменялся началом другого – они переплетались, как пальцы. Утоптанная, утрамбованная дорога была достаточно широкой, чтобы по ней могли бок о бок проехать две кареты. Она все время извивалась и меняла наклон. Из-за груды валунов выглядывал олень, проявляя любопытство к чужакам.

– Мы почти на месте, – сказала Вероника, когда они пересекли широкий деревянный мост, бревна которого приняли богатый оттенок умбры.

Перед ними открылась панорама узкой горной долины, по форме похожей на наконечник стрелы. С другой стороны, холм, поросший деревьями, казалось, указывал на следующий холм, покрытый, как ковром, изумрудной травой и увенчанный широко раскинувшимся в стороны домом. Река, теперь широкая и спокойная, похожая на толстую змею, текла мимо дома лордов Фэрфаксов из Донкастера.

Дыхание его прервалось.

Перед ним, будто по волшебству перенесенный из Виргинии, стоял его дом, каким он помнил его в Гленигле. От центра здания, увенчанного достойной гордости остроконечной крышей, выдавались вперед два красно-кирпичных крыла. На утреннем солнце сверкали окна в белых рамах. Река, огибавшая подножие холма, с успехом могла называться рекой Джеймс, а мощные деревья, некоторым из которых, возможно, было более ста лет, вполне могли быть теми, среди которых он играл мальчиком.

Монтгомери закрыл глаза и долго не открывал их, борясь со столь сильным приступом тоски, что она грозила лишить его мужества. Потом, желая испытать себя, он открыл их и убедился, что ничего не изменилось.

– В чем дело, Монтгомери?

Он заставил себя посмотреть на Веронику.

– Ни в чем, – сказал он. Как ему было объяснить эту внезапную игру памяти? Или внезапное осознание того, что его дед построил Гленигл как напоминание о том, что он любил в Шотландии. Как он мог объяснить ей, что дух старика все еще витает рядом с ним, поощрительно похлопывая его по плечу?