Любовь и бесчестье

Разве все так? В последние пять лет Монтгомери много раз случалось пугаться и бежать с такой скоростью, будто за ним гнался дьявол. Обстоятельства, а возможно, и гордость заставляли его замирать на месте. Но между тем, что он хотел бы сделать, и тем, что вынужден, часто была огромная разница, и страх, черт бы его побрал.

Когда он вошел в комнату, Вероника покачала головой. Однако Монтгомери не обратил внимания на ее знак и подошел к Норме. Неуклюже похлопал девушку по плечу.

– Уильям – парень из Донкастер-Холла? – спросил он.

Норма выглядела не только напуганной его присутствием, но, судя по всему, не могла даже ответить.

Монтгомери ободряюще улыбнулся и снова похлопал по плечу.

Норма быстро заморгала, губы ее сложились в решительную улыбку, и она посмотрела на него в упор.

– Нет, ваша милость, – сказала она наконец.

– Скажи миссис Броуди, что я предоставил тебе день отдыха. Ступай в свою комнату и отдохни, Норма. Все будет хорошо.

Она медленно встала и кивнула:

– Если вы так говорите, сэр.

Когда девушка ушла, он повернулся к Веронике:

– Я пришел за тобой. Все остальные уже на месте и ждут, когда я стартую.

Они вышли из дома, и, когда приближались к арочному мосту, Монтгомери кивнул, приветствуя людей Донкастер-Холла. Большинство молодых людей, включенных в команду по их собственному желанию, должны были держать тросы. Что же касается женщин, то они собрались на мосту, чтобы лучше видеть воздушный шар.

Монтгомери подвел Веронику к тому месту, где стояла Элспет.

Впереди виднелась полностью надутая оболочка шара, примерно в три раза превышавшая размер его самого. Вся конструкция была величиной с винокурню, находившуюся позади него. Голубой шелк трепетал на слабом ветру, будто побаиваясь совершить свое первое путешествие. Новая форсунка, специально предназначенная для шара подобных размеров, располагалась у жерла и издавала звук, похожий на рев.

Глаза Вероники широко раскрылись, но она не произнесла ни слов одобрения, ни предостережения, даже не высказала любопытства. Монтгомери стоял лицом к ней и ждал, пока голова ее не запрокинулась и их взгляды не встретились. И только тогда заметил, что она дрожит.

– Не бойся, Вероника, – сказал он тихо, потом склонился к ней и на глазах у собравшейся толпы поцеловал жену.

Она качнулась к нему и положила руки ему на грудь.

Монтгомери прервал поцелуй, грозивший затянуться надолго, погладил Веронику по щеке тыльной стороной ладони и улыбнулся:

– Все будет хорошо.

Однако было похоже, что она не очень поверила ему.

Поколебавшись, Монтгомери направился к винокурне. Впрочем, порой действия более убедительны, чем слова.

– Сегодня великий день, Рэлстон, – сказал Монтгомери, приближаясь к гондоле. Он сделал знак десяти мужчинам, удерживавшим летательный аппарат за тросы.

Оболочка шара все еще вибрировала, будто выказывая нетерпение, как породистый крылатый конь.

– Все в порядке, ваша милость. Все готово.

Оба мужчины, господин и слуга, подняли глаза на гигантскую оболочку голубого шелка. Этот шар отличался от того, на котором Монтгомери летал с Вероникой.

Первый предназначался для изучения воздушных потоков. Этот совсем для другого: чтобы управлять ими. Его оболочка была больше, имела овальную форму и острый нос. А гондола прямоугольной и много длиннее гондолы первого шара.

Если бы эта конструкция и этот опыт полета оказались успешными, Монтгомери намеревался подать петицию правительству Соединенных Штатов с предложением реформировать Корпус воздухоплавания. Воздушный шар имел практическое применение в качестве шпионского приспособления, с тем чтобы с его помощью следить за передвижениями войск противника во время войны.

– Я бы попросил тебя сопровождать меня, – сказал он Рэлстону, – однако ты уже дал мне понять свое отношение к воздухоплаванию.

– Если бы вы попросили меня, я бы ответил отказом, ваша милость. Я шотландец по рождению, британец по закону и горец милостью Божьей, но я не орел.

Монтгомери рассмеялся, ступил в гондолу и принялся в последний раз проверять состояние форсунки.

К его удивлению, Рэлстон, сияя, извлек бутылку вина:

– Думаю, вы не станете возражать, сэр, но я взял это вино из погреба, чтобы окрестить ваш корабль.

– Я назову его «Бестрепетный», – сказал Монтгомери, думая о Веронике.

– Отличный выбор, – одобрил Рэлстон. – Это значит «бесстрашный».

– Или «отважный», – сказал Монтгомери.

Рэлстон вручил ему откупоренную бутылку.

Монтгомери вылил немного вина на траву возле гондолы.

– Нарекаю тебя «Бестрепетным».

Рэлстон растянул рот в улыбке, и это непривычное выражение лица сделало его лет на двадцать моложе.

Монтгомери надел рукавицы, повернул горелку, поставив ее на полную мощность, и отсалютовал Рэлстону.

– Удачи, ваша милость! – крикнул Рэлстон, перекрывая гудение пламени.

– Отпускайте тросы, Рэлстон! – вторил ему Монтгомери.

Рэлстон кивком подал знак четырем рядам мужчин, и те начали медленно приближаться к гондоле, придерживая тросы.