Любовь и бесчестье

Вероника слегка повернула голову: в ее глазах он увидел ослепительный блеск и настороженность. Все-таки леди не исчезла и на ее месте не появилась шлюха. Пока леди сознавала силу своего притяжения и цену, которую Монтгомери был готов заплатить, чтобы повергнуть их обоих в безумие прежде, чем все это закончится.

— Ты прекрасно и достойно одета, Вероника, — заметил он. — Я хотел бы, чтобы сейчас вошла Элспет и увидела нас сидящими в полном согласии.

Монтгомери ощутил, как сжались ее бедра при одной этой мысли и она сделала легкое движение. Он с трудом сдерживал себя у самого края, они оба уже соскальзывали в бездну. Вероника не двигалась. Она была горячей и такой тугой, что даже дыхание ее, казалось, вырывалось из груди с трудом.

Руки Монтгомери снова нырнули под юбку, он раздвинул обе части ее панталон, расширив их разрез настолько, что они разлетелись в стороны. Он добрался до ее обнаженного тела и описал влажный круг между ее бедрами, слыша ее стоны, сводившие его с ума.

Вероника прижала ладони к своему корсажу под грудью, дыхание ее было лихорадочно быстрым.

— Хочешь, чтобы я дотронулся до твоей груди, Вероника?

Она кивнула.

— Но едва ли это пристойно.

Вероника покачала головой.

— И даже просить меня взять в рот твой сосок непристойно.

Она кивнула, включаясь в игру:

— Это очень, очень непристойно.

Его большие пальцы встретились и принялись нежно ее поглаживать. Ее глаза закрылись.

Монтгомери хотелось двигаться, он просто сгорал от нетерпения, однако оставался, где был. Вероника ощущала его, мощного и твердого, внутри себя. Она была такой раскаленной, что ему казалось, будто ее плоть его обжигает.

— Ты думаешь об империи?

— Да, — ответила она, задыхаясь. — Обо всех этих кораблях.

— О морских путешествиях вокруг света.

— Обо всех этих высоких мачтах, — продолжала она, постанывая и слегка склоняясь к нему и сопровождая это движение сжатием мужского органа внутри ее тела.

Монтгомери улыбнулся, радуясь ее податливости, пониманию и таланту, высвободил руки из складок юбки и положил их на ее талию. Он принялся поднимать и опускать ее. Наконец Вероника получила свою награду за готовность принимать участие в этой игре.

— Такие крепкие и высокие мачты, — пробормотала Вероника, снова сжимая его своей тугой плотью.

На этот раз она положила руки на подлокотники кресла и медленно чуть-чуть приподнялась, а потом так же легонько опустилась.

— Ты ни в коей мере непристойна, Вероника Фэрфакс, — сказал он, услышав снова ее дыхание. — Мне придется тебя наказать.

— Пожалуйста, — прошептала она, — не делай этого.

Вероника снова повернула голову, и этот их взгляд, разделенный обоими, был взглядом любовников.

— Не уходи, не покидай меня, — сказала она, — пожалуйста.

Будто он мог ее покинуть.

Она так легко переиграла его, получая удовольствие и от игры, и от него.

Ее лицо и шея раскраснелись, губы припухли, будто Монтгомери долго целовал ее, глаза были широко раскрыты и казались зелеными. Вероника задала ритм их движениям, упершись ногами в пол и приподнимаясь и опускаясь, будто используя его.

Монтгомери получал такое наслаждение, что готов был рассмеяться.

Вместо этого положил ладони на ее бедра и принялся помогать ей подниматься и опускаться и, когда она опускалась, тонул в ее тихих стонах.

— Ты ведешь себя совершенно недостойно, Вероника, — бормотал Монтгомери, подаваясь вперед, прикусывая зубами ее шею и дыша ей в ухо.

— Знаю, — ответила она, поворачивая голову.

В глазах ее сверкал грешный восторг.

— Быстрее.

— Да, — отозвалась Вероника, и в ее голосе он различил нечто похожее на шипение. — Да.

Монтгомери хотелось провести языком по ее коже, ощутить ее вкус, прикусить сосок, забрать его в рот и потянуть. Но он сидел неподвижно, позволяя ей взять, использовать и выпить себя до дна. Ему хотелось излиться внутрь ее, ощутив восхитительное наслаждение, столь сильное, что оно граничило с болью.

Вероника достигла вершины, и он узнал об этом, услышав ее протяжный стон. Ее ритмические сокращения стали реже, а дыхание выровнялось и приняло более медленный характер, и тогда Монтгомери поднял ее на руки и перенес на свою постель, слегка пошатываясь, но испытывая такое ощущение, будто завоевал весь этот мир.

Когда рассвет разбудил его, Монтгомери смотрел на спящую Веронику, а восходящее солнце раскидало по комнате свои оранжевые блики.

Страсть сплела вокруг них сеть, обволокла их, но ему совсем не хотелось выпутываться из нее. С самого начала Монтгомери был поражен тем, что Вероника полностью отдавала себя в его власть. Теперь же, когда он начал узнавать эту женщину, понимание Вероники привязывало его к ней еще сильнее.

Вероника кое-что знала о его прошлом, но далеко не все. Правда заключала в себе трагедию и глупость и была вовсе не такой историей, какую ему хотелось бы рассказать.

И все же у него возникло чувство, что он не узнает покоя до тех пор, пока она не услышит ее всю.

И что тогда она скажет? Изменит ли это знание ее отношение к нему?

Волосы Вероники разметались вокруг лица. Губы и лицо были розовыми.