Любовь и бесчестье

Вероника посмотрела на него. Монтгомери хмурился, и выражение его лица было более чем просто недоумевающим. Ее родственники все еще находились в Донкастер-Холле, и, если бы она не облекла свои мысли в точную форму, Монтгомери, вне всякого сомнения, обыскал бы дядю Бертрана.

— Думаю, Аманда опасалась, будто я нанесу ущерб репутации ее семьи, — сказала Вероника. — Она постоянно ябедничала на меня тете Лилли и дяде Бертрану. «Она не закончила домашнюю работу. Она сделала ее плохо. Она странно себя ведет». Кузина походила на репей в башмаке, и потому мне было легче заплатить ей за молчание.

— Значит, это она стояла за разоблачением в ту ночь, когда ты отправилась на собрание Братства Меркайи?

Вероника кивнула.

— Почему же ты все-таки пошла, зная, что есть основание опасаться быть разоблаченной?

Теперь Монтгомери больше не хмурился, но на лице его появилось выражение, которое ей часто случалось видеть прежде. Он смотрел на нее с любопытством и некоторым недоверием.

— Потому что я хотела узнать больше о себе, и это желание пересилило опасения, — ответила она.

— Узнать о своем «даре»?

Возможно, теперь был подходящий момент, чтобы признаться во всем.

— Не только о нем, — сказала Вероника, сжимая руки перед грудью. — Я хотела узнать, можно ли говорить с мертвыми.

С минуту Монтгомери не произносил ни слова. Когда, наконец, заговорил, то не попытался ее критиковать. Вместо этого сказал нечто такое, что ее удивило:

— Я невзлюбил твою кузину со дня нашей свадьбы.

— Но Аманда всем нравится.

— В таком случае можешь считать меня чудаком, не похожим на всех. Дело в том, что она флиртовала со мной.

— Аманда флиртует со всеми мужчинами.

— Я счел неуместным то, что она пыталась флиртовать с женихом в день свадьбы.

— Она делала это, только чтобы позлить меня.

— Но почему?

— Аманда хитрая, эгоистичная и избалованная. Она рассматривает всех только с точки зрения выгоды. И если она видит что-то, что хочет иметь, берет это.

— По-видимому, даже если для этого надо прибегнуть к воровству.

Вероника кивнула.

— Но чем вызвана ее антипатия к тебе?

Вероника пожала плечами:

— Не знаю. Разве тебе не случалось встречать человека, который мгновенно и беспричинно проникся бы к тебе антипатией? Или чтобы вдруг к тебе, напротив, прониклись любовью с первого взгляда?

— Едва ли, — ответил он. — Вот мои братья были очаровательными. А я был заблудшей овцой.

— Я бы расспросила тебя о них, но у тебя всегда такое замкнутое лицо, будто ты не хочешь говорить о прошлом, будто Виргиния — закрытая тема, и мне не следует проявлять любопытства на этот счет.

С минуту Монтгомери внимательно смотрел на нее и, как ей показалось, наконец, пришел к некоему решению.

— Мой дед построил Гленигл так, что он стал точной копией Донкастер-Холла, — сказал Монтгомери внезапно.

Удивленная, Вероника только моргала.

— Точной?

Монтгомери кивнул:

— Вплоть до обоев.

Так вот почему она ощущала в нем столь противоречивые чувства, включая и неизбывную печаль.

Минутой позже Монтгомери вышел — просто повернулся и покинул комнату, так ничего и не сказав.

Вероника продолжала неотрывно смотреть на дверь, гадая, следует ли ей пойти за ним. А вместо этого она открыла дверь, ведущую в ее комнаты, тихонько затворила ее за собой и удалилась к себе.

Веронике хотелось говорить с умершими. Как только она сказала это, Монтгомери понял почему. По той же самой причине он постоянно воображал, будто рядом с ним Джеймс, Алисдэр и Кэролайн. И иногда мысленно общаться с ними было легче, чем так остро тосковать по ним.

Оказалось, что он сказал жене больше, чем собирался.

Если бы Монтгомери остался с ней, обняв ее и упершись подбородком в волосы, то рассказал бы ей о таких вещах, которые никто не имел права знать. Поведал бы даже о своем прошлом.

Или снова занялся бы любовью, что случалось нередко, когда они оставались наедине.

В то мгновение, когда Монтгомери казалось, будто он пресытился ею, потребность в ней появлялась с новой силой. Возможно, ему бы хотелось всюду таскать ее за собой, целовать, когда захочется, и постоянно ощущать нежность ее кожи и ее руки, скользящие по его телу. Вероника изучала его и делала это с таким восторгом и таким пылом, что достаточно было одного ее взгляда, чтобы он воспламенился.

На пути к двери его остановил Рэлстон.

— Ваша милость, — начал мажордом, слегка поклонившись.

Монтгомери сдержал свое нетерпение, повернулся и спросил Рэлстона:

— В чем дело?

— Следует перегнать овец в другое место, ваша милость.

— Так сделайте это, — последовал ответ.

— Это не так просто, как кажется, ваша милость, — ответил Рэлстон. — Я полагаю, надо выбрать место, куда их перегнать.

— И вы думаете, я что-нибудь смыслю в овцах?

— Ваша милость, принять такое решение можете только вы.

— Притворитесь, будто меня здесь нет, — предложил Монтгомери. — Кто принимает решение в случае моего отсутствия?

— Мистер Керр, сэр. Он всегда это делал с самого первого дня, как появился в Донкастер-Холле. Но как я понимаю, мистера Керра здесь нет. Он уехал по вашему распоряжению.

Монтгомери проглотил готовое вырваться проклятие.