Любовь и бунт. Дневник 1910 года

Занялась немного изданием, распределяла статьи. Трудно очень! Приехали Буланже и И. Ф. Наживин. На людях легче живется, и Лев Никол. оживился.

Пасмурно, с утра 2 градуса мороза; потом солнечно, тихо, и к вечеру теплей. С Львом H – м не очень близки отношения, но как будто он больше меня помнит и мягче ко мне относится. А я вся живу только им.

...

Л. Н. Толстой . Дневник.

Встал поздно, в девять. Дурной признак, но провел день хорошо. Начинаю привыкать к работе над собой, к вызыванию своего Высшего Судьи и к прислушиванию к его решению о самых кажущихся, мелких вопросах жизни. Только успел прочитать письма и «Круг чтения» и «На каждый день». Потом поправил корректуры трех книжечек «Для души». Они мне нравятся. Ходил до обеда. Соня Илюшина с дочерью. Буланже и потом Наживин. Хорошо беседовали. Он мне близок. Ложусь спать. Записать:

1) Дело наше здесь только в том, чтобы держать себя, как орудие, которым делается хозяином непостижимое мне дело, – держать себя в наилучшем порядке, чтобы если я соха, чтобы сошники были остры, чтобы если я светильник, чтоб ничего не мешало ему гореть. То же, что делается нашими жизнями, нам не дано знать, да и не нужно.

2) Понятие Бога в самой даже грубой форме – разумеется, далеко не отвечающее разумному представлению о нем, все-таки очень полезно для жизни уже тем, что представление о нем, хотя бы самое грубое, переносит сознание в область, с которой видно назначение человека, и потому ясны все отступления от него: ошибки, грехи. <…>

Л. Н. Толстой . Дневник для одного себя. Тихо, но все неестественно и жутко. Нет спокойствия.

11 октября

Вчера я не дала Льву Н. эти выписки из прошлогоднего письма Черткова, а сегодня положила ему на стол с своими комментариями и разоблачением всей фальши духовного общения Черткова. Должен же Лев Николаевич наконец понять свое заблуждение и увидать всю глупость и пошлость этого идиота. Но, разумеется, ему жаль расстаться с мечтой, с идеализацией своего идола, жаль оставить на месте его пустоту.

Не спала ночь и очень дурно себя чувствовала весь день. Ушла в Елочки, пилила ветки, сидела в изнеможении на лавочке и прислушивалась к тишине. Люблю свою посадочку! В ней еще с Ванечкой гуляли и сиживали. Делами занималась мало, слишком я вся болею и телом и душою.

Лев Ник. ездил с Душаном Петровичем верхом, говорил, что хотел проехать ко мне в Елочки, но я пришла раньше. Потом принес мне грушу и был очень добр со мной. Я ему говорила, чтоб он поехал к Гале Чертковой, которая, как он говорил, очень беспокоится о том, что Лев Ник. с ними прекратил отношения. Но он ни за что не хотел, говорил, что, может быть, завтра, а теперь, пока он туда не съездит, я буду волноваться. Галя, конечно, предлог, чтоб повидать ее ненавистного мне мужа.

Соня, невестка, уехала. Она, бедная, тоже много пережила горя с Ильей, который и увлекался, и разорился, а детей семь человек! Мы, как две жены и матери, хорошо поговорили и поняли друг друга. Уехал и Наживин. Я ему рассказала все, что я перенесла от Черткова, от мужа и дочерей.

Просматривала вечером академическое издание о Пушкине, о его библиотеке. Он сам ее составлял и выбирал книги, а вот наша библиотека в доме совершенно случайная: со всех сторон света присылают книги, разумеется даром и с надписями, и иногда книги хорошие, а иногда такой хлам! Лев Ник. редко сам покупал книги, все больше присылали, и образовалась самая бесформенная и безыдейная библиотека.

Вернулся Булгаков, хочет завтра ехать в Москву, чтоб выйти из университета, а потом отказаться от солдатчины. Бедный!

...