Любовь и честь

— И тем, и другим, — подтвердила Беатриче. — Но в первую очередь он был, как вы говорите, достойным человеком. Ему нравилось воевать, нравилось быть солдатом. Он сам потом рассказывал, что был молод и страстно желал попасть на войну. Он говорил это так, словно осуждал свою юношескую глупость, но в его голосе не чувствовалось особой убежденности. Он попал в плен под Полтавой и в числе многих других пленных был отправлен в Польшу, где десять лет работал лесорубом, пока русские его не освободили, и то только потому, что начали использовать для своих кораблей другие породы деревьев. Там он встретил мою мать, которая к тому времени уже дважды овдовела, и женился на ней. С ними случилось нечто невероятное…

— Любовь? — без тени иронии спросил я.

— В Польше любовь не редкость. Я хотела сказать, что у них было процветающее имение.

Беатриче умолкла, задумчиво глядя на потрескивающее пламя. В комнате снова стало тихо, и было слышно, как ровно дышит во сне Горлов.

— Отец умер от чахотки, когда мне было десять лет, — продолжала Беатриче. — У меня было три брата и две сестры, но мы уже не могли так же умело вести хозяйство. А два года назад царица заявила, что эти земли принадлежат России, и отобрала их у Польши. Она подарила часть земель князьям Мицким, и наше имение оказалась в их владениях, поэтому я и пошла работать служанкой к княжне Наталье.

— Вы видитесь со своими близкими?

— А никого не осталось. Мать тоже умерла от чахотки, братьев забрали в армию сражаться против турок. Потом мне сообщили, что они все погибли. Раньше я получала письма от сестер, но и они уже давно не пишут. — Беатриче взглянула на меня. — Я много рассказала вам о себе, теперь ваша очередь. А как вы научились так здорово ездить верхом?

И в тот момент мне так захотелось рассказать ей о себе все, всю правду. Ну, может, опуская кое-какие подробности.

— Мой отец выращивал и объезжал лошадей для богатых людей. Он прибыл в Америку из Шотландии на корабле вместе с группой пресвитериан[2] и поселился в Виргинии. Моя мать тоже была на том корабле, но она не выдержала плавания, вернее сказать, родов. Три дня среди бушующих волн у нее продолжались схватки, и роды были очень тяжелые. Наши соседи, которые плыли на том же корабле, а потом поселились рядом с нами, рассказывали, что моя мать не сдавалась и не умерла, пока не услышала мой первый крик. Отец никогда не говорил об этом, поэтому я не знаю, правда это или нет. Ее похоронили в море, и только благодаря ей пресвитериане мирились с прохладным отношением отца к их вере, но к нам в дом часто приходила пожилая женщина из общины и читала мне Библию. Отец никогда не был членом общины, но мама была истинной пресвитерианкой и пыталась обратить отца в свою веру с тех пор, как они поженились. Но если она уехала из Шотландии по религиозным убеждениям, то отец, насколько я знаю, уехал, потому что ненавидел англичан. «Главное сокровище Шотландии — это шотландцы, — говаривал он. — Англичане лишили нас возможности свободного выбора, и теперь мы можем быть либо моряками, либо солдатами на службе у Британской короны». Так что у отца я научился ухаживать за лошадьми, а пресвитериане занимались моим образованием, правда, в основном по Библии. А когда мне исполнилось пятнадцать, они изрядно удивили меня — оказалось, церковь собрала для меня деньги, чтобы я мог продолжить свое образование в колледже Уильяма и Марии. Я видел, что отец против моего отъезда, но он и словом не обмолвился.

— Разве он не хотел, чтобы вы получили хорошее образование? — удивленно спросила Беатриче.

— Не совсем так. Я как-то сказал, что мечтаю стать священником, а ему хотелось для меня другой, лучшей жизни. Он всегда хотел, чтобы я стал настоящим виргинским джентльменом, с хорошим воспитанием и манерами, но без денег нечего было и думать о такой судьбе. Мое желание служить церкви несколько расстраивало его, но, как я теперь понимаю, он не очень-то верил в это. Я, впрочем, тоже, даже тогда, но никому не говорил об этом, ни отцу, ни жене.

— А какая она была?

— Милая. Счастливая. Веселая. Как ребенок. Ей было семнадцать, а мне восемнадцать.

— Но почему вы женились на ней? Я знаю, что вы любили ее, но почему, за что вы ее полюбили? Что в ней было такого… — Беатриче не договорила, но я понял, что она имела в виду.

— Вера, — ответил я после долгой паузы. — Наверное, вера. Она искренне верила в Бога, в высшую справедливость и в то, что в каждом человеке есть что-то хорошее. У меня было свое мнение на этот счет, но она принимала меня таким, какой я есть, со всеми моими сомнениями, и поэтому мне самому хотелось верить в то, во что верит она.