Любовь и другие виды спорта

Наконец мы приблизились к длинному залу. Над входом висела табличка: «Живопись и скульптура Европы XIX века». Оставив за спиной древних киприотов, мы смело шагнули через две тысячи лет. Сам зал, в котором располагалась скульптурная галерея Кантора, отвечал духу времени: величественные неоклассицистские колонны, замысловатая лепнина на потолке. Яркий электрический свет, льющийся сверху, словно подчеркивал, что перед нами искусство нового времени.

Пройдя в глубь зала, мы повернули налево и оказались в просторном помещении, где висели картины Дега: сплошь обнаженные красотки, занятые туалетом. Названия замысловатостью не отличались: «Женщина обтирает руку», «Женщина обтирает ногу» и «Женщина расчесывает волосы». Словом, красотки предавались главному занятию красоток во все времена — прихорашивались.

Сара остановилась у первой же картины, на лице ее проступила едва уловимая улыбка. Казалось, она рассматривает фотографию старого друга.

— Любишь Дега?

Она кивнула:

— Вообще импрессионистов люблю. Мне близок их подход к изображению мира. Мягкие краски, отрывистые мазки, игра света. А особенно нравится пастель, как у Дега. Она свободнее и смелее, чем масло. Знаешь, это вообще был великий период. Не только в живописи, но и в музыке.

— И в литературе, — добавил я.

Она резко обернулась:

— В литературе?

— Ага, старик Хемингуэй как-то сказал, что старался писать так же, как писал Сезанн.

— Правда? Потрясающе! — почти вскрикнула она, но продолжила уже поспокойнее: — Постой… а разве можно писательский труд сравнивать с работой художника? Это же огромная разница.

— А почему нет? Я не уверен, что точно Хемингуэй имел в виду, но, если подумать, труд писателя не так уж отличается от труда художника. Вот ты сказала про отрывистые мазки. А Хемингуэй любил писать отрывистыми фразами и описания предпочитал немногословные. Он старался писать беспристрастно, объективно, не приукрашивая и не вдаваясь в пространные рассуждения. Просто рассказывал о жизни, какой он ее видел. В точности как импрессионисты.

— Действительно, — чуть слышно сказала Сара.

Мы медленно двигались по комнате, ненадолго притормаживая перед каждой картиной. Я чувствовал легкую неловкость, разглядывая обнаженных женщин в присутствии Сары. Решив разрядить обстановку, я попробовал сострить:

— «Плейбой» девятнадцатого века.

Сара оглянулась.

— Ты что, издеваешься?

— А что? Так оно и есть.

— При чем здесь «Плейбой»? Как вообще можно сравнивать?

— Может, ты не заметила, но тут сплошная обнаженка.

— Разве это главное? Тут важны свет, текстура и техника. Важно изображение предмета, а не сам предмет.

— Тем не менее это голые женщины. Если бы Дега интересовали исключительно нюансы света и текстуры, он продолжал бы писать своих балерин. Или деревья, поля и пляжи. Но он писал голых баб.

— Что-то ты перевозбудился…

— Я просто пытаюсь тебе втолковать, что Эдгар и компания писали обнаженную натуру, потому что им нравилась обнаженная натура. Это сейчас можно скачать фотки из Интернета или купить журнальчик в киоске. А тогда с этим было туго.

— Ты что, правда так думаешь? — Сара покрутила пальцем у виска.

Кажется, я вот-вот потеряю очки, так ловко заработанные всего несколько минут назад. Но, как ни странно, меня это ничуть не трогало. Более того, я с удивлением вдруг обнаружил, что совсем не прочь поругаться. Может, виной напряг — все-таки впервые за долгое время заявился в «Метрополитен», да еще без привычной подруги. А может, просто разозлился из-за того, что Сара весь вечер игнорировала меня. Или же испугался, что попался на ее крючок. В общем, неважно, по какой причине, но мне вдруг захотелось побыть в шкуре злобного карлика и побренчать на чужих нервах. Вывести Сару из равновесия. Посмотреть, какая она во гневе. И потом, любая точка зрения имеет право на существование, в том числе и моя. Особенно моя.

— Разумеется, я так думаю. Потому что так оно и было.

— Это же смешно! — возмутилась Сара. — Что тут общего с «Плейбоем»?

— А в чем разница?

— Да во всем!

— Например?

— А ты сам не видишь?

— Не вижу, так что объясни.

— Во-первых, женщины на картинах — самые обычные, если хочешь, обыденные. Это не нимфы с полуоткрытыми ртами, о которых вы, мужчины, вечно грезите. Это здоровые, пышные женщины, а не вешалки с силиконом. У них большие ягодицы, толстые бедра, складки жира на талии и обвислая грудь. Когда в последний раз ты видел таких в «Плейбое»?

— Так себе аргумент. Просто в те времена мужчинам нравился другой тип женщин. Вкусы меняются. Если бы Дега жил в наши дни, он позвал бы в натурщицы кого-нибудь вроде Синди Кроуфорд. Еще аргументы? — Я старался говорить как можно беззаботнее. Не то чтобы мне хотелось победить в этом споре, и все же…

Но Сара не собиралась сдаваться.

— Хорошо. Если ты приглядишься повнимательнее, — тон ее уже мог сойти за надменный, — то заметишь, что женщины не позируют. Не смотрят вожделенно на художника. Не лежат, раздвинув ноги. И не ползают на четвереньках, нелепо изогнувшись и оттопырив задницы.

Так-так, всего за пару минут мы перешли от «ягодиц» к «заднице».