Любовь и другие виды спорта

Том смущенно покраснел.

— Ты же знаешь, я противник контрацепции. И нам уже по тридцать четыре. Мы всю жизнь вкалываем, с деньгами порядок. Если не сейчас, то когда?

И вдруг Том словно выпал из реальности. Только что он сидел напротив меня и весело болтал, а сейчас невидяще уставился в пространство и будто перенесся далеко-далеко. Обо мне он забыл напрочь. Я завороженно наблюдал за ним. Даже любопытно, каково это: узнать, что скоро станешь отцом? Том наложил в штаны от страха или просто растерялся?

Он вернулся к действительности так же стремительно, как выпал из нее. Безмятежно посмотрел на меня и легкомысленно пожал плечами:

— Поздно уже что-то делать. Время пошло.

* * *

Полдесятого, а я уже без сил.

Суматошная рабочая неделя, грызущее беспокойство и убаюкивающий ритм метро действовали лучше снотворного. Глаза слипались. Хорошо бы не пропустить свою станцию.

Я откинул голову на спинку сиденья и погрузился в полудрему. Но уже через несколько секунд очнулся и дернулся всем телом, будто сквозь меня пропустили электрический разряд. Интересно, кто-нибудь видел? Я стыдливо огляделся: всем было плевать на мои нервные конвульсии.

Девушка, сидевшая напротив, читала «Фиесту». Я удивился. Моя любимая книга. Не каждый день молоденькие свистушки читают Хемингуэя в метро. Девушка переворачивала страницы, а я рассматривал ее. Совершенно бескорыстно — просто изучал реакцию.

И вдруг вспомнил один рассказ Хемингуэя. Про женщин. Там ведь было что-то очень важное. Для меня важное. Некая истина про женщин. Оставшуюся дорогу я мучительно пытался сообразить, что именно мое подсознание пытается мне сообщить. От метро я почти бежал. В конце концов, я считал Хемингуэя старым приятелем. Плюс великим писателем и не менее великим Казановой. У кого учиться, если не у него?

Влетев в квартиру, я швырнул портфель и кинулся к книжному стеллажу. Так, сборник рассказов. Глаза пробежали по оглавлению. Похоже, мне нужны «Отцы и дети». Я перелистывал страницу за страницей, выхватывая взглядом фразы. Вот, нашел!

Ник Адамс, которому только-только исполнилось тридцать восемь, ведет машину, на переднем сиденье спит сынишка. Ник думает о давно погибшем отце. Тот не разговаривал с ним о женщинах и сексе, зато научил отлично охотиться и рыбачить.

«…И Ник был рад, что все сложилось именно так; потому что должен быть кто-то, кто подарит тебе твое первое ружье или одолжит на время и научит с ним обращаться; и жить нужно там, где водится дичь и рыба, если хочешь изучить их повадки… Что касается другого, и чего его отец не умел объяснять, все то, что тебе нужно, уже дано самой природой, и каждый познает все, что ему надлежит, сам, без наставников; и нет никакой разницы, где жить».

Я плюхнулся в кресло-качалку. Старик Хемингуэй как всегда четко излагал свои мысли. Оставалось только понять, что он имел в виду. Я перечитывал отрывок так и эдак, пытаясь обнаружить скрытый смысл.

Наконец я увидел: слова «что ему надлежит» вываливаются из предложения. Они будто выпирают из фразы, обращают на себя внимание, как сигнальные флажки или огромная роза в волосах Моны Лизы. Я прикрыл эти три слова пальцем и прочитал предложение, убрал палец и снова прочитал. Потом я проделал это еще несколько раз. Смысл предложения менялся! Без этих трех ключевых слов получалось, что абсолютное знание не просто доступно, но и легко достижимо — «…и каждый познает все сам, без наставников». Но Хемингуэй, этот законченный скептик, считает, что мужчины способны понять женщин лишь постольку-поскольку, лишь в той мере, которая каждому «надлежит»…

Захлопнув книгу, я вдруг подумал, что мой отец, возможно, очень мудрый человек.

Глава шестнадцатая

На следующий день, вернувшись в свой кабинет после совещания, я обнаружил на автоответчике сообщение.

«Чувак, у меня два билета на “Янки”, сегодня вечером, — порадовал меня Алекс. — Классные места. Один клиент не смог приехать. Позвони мне».

* * *

На бейсболе грустить невозможно. Яркий свет прожекторов, сочно-зеленая трава, тыквенно-оранжевый ромб площадки, привычный размеренный темп игры, знакомые звуки и запахи — все это как будто специально придумано, чтобы унять мужскую тоску и поднять настроение.

Места и вправду оказались первоклассные — прямо за скамьей «Янки», вдоль линии первой базы. Мы жевали хот-доги и пили пиво. Время от времени, к восторгу трибун, мяч вылетал за пределы поля в нашу секцию. Перед шестым периодом, пока на поле разравнивали покрытие, мы вместе с остальными вскочили и дружно попрыгали под «YMCA», безбашенный шлягер семидесятых.

— Как у вас дела с Карен? — спросил я, когда мы снова уселись. Я знал, что они встречались еще два раза.

— Вроде все путем.

Я недоверчиво посмотрел на него:

— Вот как?

— Ну, все развивается не так быстро, как хотелось бы.

— Что, серьезно? — уже по-настоящему удивился я. Может, Карен все-таки решила взяться за ум и придержать коней? — Уже ведь две недели прошло, а вы еще не разбежались. По-моему, это твой личный рекорд.

Он пожал плечами: