Любовь и французы

Разумеется, многие француженки и в самом деле слишком легко поддавались власти приятных образов и речей, будучи глубоко тщеславными и кокетливыми. Они часами вертелись перед зеркалом, примеряя новые, все более соблазнительные выражения лица и жесты. В начале восемнадцатого века Мариво ^{140}подглядел, как его возлюбленная отрабатывала «личики», которые назавтра готовилась строить, флиртуя с ним. Мариво порвал с ней, однако это открытие обернулось благом для последующих поколений: писатель воспользовался им для создания неповторимых ролей и ремарок, касавшихся кокеток.

Современницы внушали отвращение мадам де Ментенон, которая в письмах к принцессе Дезурсэн называет их «бесстыдными, праздными, жадными и неотесанными». Они пили, нюхали табак и были почти столь же невыносимы, как мужчины, «деспотичные, желавшие наслаждения и свободы». Автор приведенного ниже анонимного послания, написанного из Парижа к другу в провинцию, подтверждает этот взгляд: «Женщины, кажется, забыли, что они принадлежат к другому полу, нежели мужчины, судя по их излишней фамильярности и тому, как они нам подражают. С такой женщиной живешь, как с приятелем. На пикниках, за игорным столом, в Опере они сами платят за себя, как мужчины, и обижаются, если кавалер предложит заплатить за них. Дуэньи отменены. Кавалер гуляет с дамой tete-a-tete [164], а горничных заменили лакеи — самые писаные красавцы, каких только можно найти. Женщины не меньше нашего пьют и нюхают так же много табака, даже на людях... В карты играют все... Подобная распущенность просто обязана порождать любовные интриги, каких наши бабушки и во сне не видели» (в восемнадцатом веке так оно и было).

В последний год семнадцатого столетия герцогиня Орлеанская, мать будущего регента, замечала в своих Мемуарах: «Если бы королю пришло в голову покарать всех, кто предается самым отвратительным порокам, у него не оказалось бы ни принцев, ни слуг, ни дворян, а в королевстве не осталось бы ни одной семьи, не надевшей траура». Ее собственный сын, которого она в конце концов уже не могла контролировать, был типичным представителем своего времени. «Господи, наставь его на путь истинный!» — набожно восклицала герцогиня. Но тот был неисправим. Французскому обществу предстояло еще долго страдать от заражения крови, поразившего его сердце.

Глава 6. Этюд к контрастных тонах

Мистическая любовь: святой Франциск Салеский и святая Жанна де Шанталь

Картина семнадцатого столетия, даже в духе импрессионизма, не будет полной без упоминания о возрождении религии, имевшем место в первой половине века. В этот период были основаны новые ордена: сестер милосердия, ораторианцев, визитандинок. Произошло множество замечательных, искренних обращений к религии — например, мадам де Тианж («Со времени ее обращения,— писала мадам де Севинье,—она больше не носит красного и закрывает грудь. В этом виде вы бы, наверное, ее не узнали»), Анны де Гонзага, мадам де ла Сабльер, Луизы де Лавальер, Паскаля, Расина, принца Конти.

Родились дворянин Франсуа де Саль и мещанин Венсан де Поль, ставшие великими святыми. На протяжении столетия на церковной кафедре сменяли друг друга Боссюэ, Бурдалу и Мас-сильон — три великих проповедника. Понемногу люди стали больше задумываться о ближних: проститутках, заключенных, сиротах, подкидышах... Следствием этого была совместная работа мужчин и женщин, духовное общение вне сферы плотских любовных отношений, такие люди посвящали жизнь внешней «третьей силе» или делу: Богу, общественному благополучию или тому и другому вместе. Это были мистические отношения, они связали святого Франциска Салеского и святую Жанну де Шанталь (после поис-тине героического периода, который превосходил все ситуации, вымышленные Корнелем; рассказ о них читается, как воплощенная история Абеляра и Элоизы).

Задолго до того как эта встреча произошла в действительности, Жанна де Шанталь (бабушка мадам де Севинье) и Франсуа де Саль увидели друг друга во сне. В 1604 году вдова hour-geoise приняла приглашение своего брата, архиепископа Буржского, послушать в Дижоне великопостные проповеди успевшего к тому времени прославиться епископа Женевского. Ее будто громом поразило, когда она, подняв глаза на кафедру, остановила взор на лице и фигуре священника (это был тот, кто явился ей во сне),— с тех пор он стал главным в ее жизни.

После первых проповедей Франсуа также почувствовал присутствие Жанны и узнал ту, что явилась ему во сне и которой суждено было стать его соратницей,— святой и основательницей ордена визитандинок. Франсуа узнал, что эта дама — сестра архиепископа, и вскоре сделал так, чтобы они встретились. По-видимому, Франсуа с самого начала ясно ощущал присутствие некой тайны в его отношениях с Жанной: «Мне кажется,— писал он,— что Господь уготовил меня Вам — с каждым часом я все более в этом убеждаюсь. Вот все, что я могу Вам сейчас сказать». Неделю спустя он добавил: «Чем больше разделяющее нас расстояние, тем сильнее я ощущаю связь между нами».