Любовь и головы. Пособие для начинающих

Недавно я сидела на берегу реки возле той самой легендарной журфаковской поляны, из которой наши власти устроили некрасивый плацдарм в честь ВДВ. Это карма нашего города – Университетскую набережную (давным-давно она так и называлась) украсило множество памятников разным силовикам. По нарядности и декору искусственными цветами они больше всего напоминают грозные братские могилы, что не очень располагает к семейному и творческому отдыху. Какой-то получается город-склеп для людей, воспоминаний и надежд. Memento mori. Но если задуматься о том, что главный парк города – кладбище, а другой – некрополь международного значения, и остальная часть Иркутска построилась на каких-то костях, то, может, нечего и жаловаться? Смерть имеет настолько неприятно близкое к нам соседство, что не стоит и обращать на него внимания. Просто иногда искоса оглядываться и придерживать сумку и рот плотнее: это уже на всякий случай.

Этот город непросто любить за что-то, для большинства – это любовь вопреки, почти материнская. Принятие и прощение, а в чем-то сострадание и нежная озабоченность.

Так вот, мы никогда не научимся жить, и единственное, что остается, – наслаждаться самим процессом и пытаться хотя бы сделать «домашние задания». Чем старше мы становимся, тем больше их формулировка зависит от нас, а за прогулы жизни наказать мы себя точно никак не сможем. Точнее, это случится гораздо позже, когда нам будут выдавать посмертный «аттестат зрелости».

В городе наступает Рождество 2019 года, относительно голодного и тревожного, но – как это всегда бывает в начале любого года – подающего сказочные надежды на то, что все как-нибудь само образуется. Мой дом на набережной притих, и даже соседка сверху (вероятно, в честь праздника) снизила уровень громкости в своих ежедневных воплях на детей. Другие наверняка кроят печеных куриц и карты желаний, и пока еще не донеслось ни единого звука салюта, а ведь первая звезда уже поднялась.

Мой дом, который скромно спрятался в сердце старого города, за Курбатовскими банями (в них было отмыто немало знаменитых тел, и, если верить историческим анекдотам, они имели шанс видеть Чехова в неглиже, но это не точно). В этой части города все масштабные гуляния проходят стороной, и можно получить представление о жизни именно в тихом и камерном историческом центре – со своими легендами и городскими сумасшедшими, каким он и должен быть.

Из окна видны старые сараи, а с верхних этажей дома – реку. Все двенадцать квартир живут так, словно Советский Союз на отдельно взятой территории все еще существует. Между амбициозными новостройками мы руками и ногами хватаемся за свой плотик с дряхлым основанием и намерены еще пожить как следует.

Бабушка с дедушкой переехали в эту квартиру больше двадцати лет назад, но, как и Скарлетт О’Хара, до последнего я не могла бы и представить, что рано или поздно мне придется закатать рукава и хоть немного, но бунтарски поучаствовать в жизни этого дома. Теперь часть жильцов считают, что у меня слишком статусные любовники, остальные предполагают, что я ведьма – а ведь пока я не устраиваю шалманы и жертвоприношения, так что и то и другое весьма безосновательно, но нам всегда есть к чему стремиться.

Собственно, в эту нору и я упаковалась в честь праздников, чтобы отлежать себе бока с разных сторон, а заодно попытаться создать хоть что-то ценное, что смогла бы предъявить своим личным писательским амбициям. Хромающая композиция, долгие лирические отступления и склонность к морализаторству – мой конек-горбунок.

Раз уж я попытаюсь конвертировать нажитые между нами десять лет разницы в опыт, который может быть социально полезным, или после прочтения которого захочется с присвистом покрутить пальцем у виска, то начну с того, что юмор – лучшее наследство, которое нам могла дать семья и все те веселые еврейские ребята, с которыми мы, так уж сложилось, связаны. Да, конечно, юмор должен рождаться только из любви, а то есть риск обручиться с желчным котлованом, а это с нашим предметом не имеет ничего общего. Родня. С них и начнем.

Еврейская линия

В нашей семье больше всего еврейство нравится отцу. Помню, как маленькой девочкой гуляла с ним по набережной и распевала «Хава нагилу». Национальные друзья, национальные анекдоты и литература, национальный стол – трепетная любовь к семитизму как-то окопалась в нашей семье. Прапрабабушка, крещеная, краденная из правоверной еврейской семьи девица, была бы вполне довольна, хоть ни один из семейства так и не выучил идиш. Зато по части культурной грамотности и сохранения семейных традиций мы отрабатываем на твердую четверку. Папа грезит моим браком с хорошим еврейским мальчиком, а мне от этой привязанности досталась горбинка на носу, большая любовь к национальной культуре и какие-то знания о ментальных особенностях.

–