Любовь и ненависть

смотрел на Соню через зеркало. Соня кивнула: что ж тут не

понять? Она не должна выдавать своих благодетелей - вот и

все. Ей же все равно ничего не будет: попадись она в милицию

или к самому генеральному прокурору - наркоманов у нас не

судят. "Собственно говоря, а за что нас наказывать? -

дремотно рассуждала Соня, прикрыв глаза длинными

ресницами. - Мы и так уж достаточно наказаны судьбой...

Судьбой?" Она, точно вдруг очнувшись, подняла подсиненные

тяжелые веки, и вопрошающие глаза ее уставились в крепкую

бронзовую шею Гольцера, на которую надвигались черные

волосы. Острые зрачки ее сузились, губы горестно

шевельнулись. Обеспокоенная каким-то неясным чувством,

она мысленно повторила: "Судьбой, - и сказала сама себе,

думая о Гольцере: - Вот она судьба. Моя голгофа". Но мысль

эта была не совсем для нее ясной, она раздражала,

тревожила. Ее нужно было прогнать прочь, заменить другой. И

Соня представила себе, как она сейчас приедет в Москву,

пойдет в аптеку, получит морфий. Глаза ее погасли, и она

снова прикрыла их ресницами.

- Ты спишь? - спросил властный голос Наума. Он не стал

ждать ответа, сказал многообещающе: - Если будешь умницей,

я дам тебе в следующий раз нечто необыкновенное. Это

фантастика!

- Хочу фантастики, - не открывая глаз, произнесла Соня. -

Сейчас хочу. Слышишь, Наум? Дай сейчас.

- Мне обещали на будущей неделе. Дорогое

удовольствие. Мне обещали. Будешь умницей - получишь.

Он вел себя с нею как жестокий деспот со своей

рабыней. Позволял себе такое, о чем Соня стыдилась даже

вспоминать. Добрый десяток раз она давала себе слово

никогда с ним не встречаться и не могла сдержать своего

обещания. Она чувствовала себя прикованной цепями к этому

человеку на всю жизнь и не знала, как разорвать эти цепи,

угодила в трясину, из которой ей уже не выбраться. На голубых

венах ее рук и ног уже не было свободного от уколов места, и

последнюю дозу морфия она вводила через шею.

Гольцер остановил машину у Пушкинской площади и

всем корпусом повернулся к Соне, сосредоточенно уставился

тупым взглядом, в котором не было ни любви, ни ненависти.

- Я побегу, - сказала Соня, сделав движение к двери.

- Не исчезай, - напутствовал Гольцер. - Звони почаще.

Он кивнул ей покровительственно и благосклонно и

отвернулся.

Глава третья

Все получилось не так, как хотелось, и Ясенев, быть

может, из излишней щепетильности готов был взять всю вину

на себя. Ну в самом деле, не делить же ему ответственность

за провал операции с лейтенантом Гогатишвили. Ведь он,

Ясенев, старший, он сотрудник управления, а Гогатишвили

работает в отделении милиции. Он, Ясенев, в конце концов

обязан был проинструктировать лейтенанта, как действовать в

случае... Но ведь всех случаев не предусмотришь, сотню

различных вариантов заранее не продумаешь. И кто мог

предположить, что все так обернется? Собственно, операция

еще не закончена, и, пожалуй, преждевременно говорить о

провале, но Ясенев по старой привычке настраивает себя на

худшее.

Предполагалось, что Игорь Иванов торгует гашишем.

Гогатишвили был уверен, что именно так оно и есть, и поэтому

выслеживал Иванова и строил все свои расчеты на этой

посылке: надеялся схватить Иванова с поличным в момент

распространения наркотиков, заручиться вескими,

неопровержимыми уликами. А вышло все наоборот: Иванов

был схвачен в роли заурядного потребителя гашиша, жалкого

наркомана, с превеликим трудом раздобывшего за пятерку

несколько башей. "Цветочница" возникла вдруг, до этого случая

о ней милиция ничего не знала. Гогатишвили опасался, что

"цветочница" видела, как задержали клиента, и, конечно, могла

улизнуть, поэтому он решил задержать и ее. Это был

опрометчивый, необдуманный шаг молодого работника

уголовного розыска. "Цветочницу" надо бы пока не трогать,

установить за ней наблюдение, собрать веские улики.

Задержать Иванова, по мнению Ясенева, Гогатишвили

поспешил. Задержали, а что из этого толку?

- Как свидетеля! - оправдывался Георгий Багратович. -

Иванов покупал гашиш у "цветочницы"? Покупал. Он может

подтвердить это в суде? Может.

- Это еще вопрос, как поведет себя Иванов на

следствии. Орешек не из легких, я с ним знаком, - с досадой

говорил Ясенев. - Потом одного свидетеля совсем

недостаточно для суда. Судьи потребуют более веских

доказательств.

- Зачем одного? - горячился Гогатишвили. - Есть еще

свидетель - тоже у нее покупал. Старик один. Ну не совсем

старик - пожилой человек. И его задержали.

В словах младшего товарища Ясенев видел попытку

оправдать свою оплошность. "Цветочницу" он допрашивал в