Любовь и ненависть

он действительно радовался неожиданному повороту дела.

- Два часа я вас жду, - заключил Шустов. - Несколько раз

звонил - телефон не отвечает. Ну, думаю, выехали.

У Андрея отлегло от сердца; потеплело на душе.

Сдерживая свою радость, он сказал тихим, приглушенным

голосом:

- Я ничего не знал, Василий Алексеевич. Ирина мне не

говорила.

- Как?.. - удивился и уже насторожился Шустов. - Она

дома? - Нет, она ушла... на какой-то концерт.

Сказав это, Андрей уже готов был поверить, что Ирина и

в самом деле ушла на концерт и все его волнения и

подозрения оказались плодом ревнивого воображения. И эту

уверенность подкрепляли слова Василия:

- Странная логика у этих женщин. Поди разберись. Ну

хотя б позвонила!.. Андрей, а может, ты один подъедешь?

Бери такси и подъезжай. Выпьем по маленькой.

- Нет, Василий Алексеевич, спасибо. Поздно уже. А

потом у меня завтра предстоит трудный день. Хочу пораньше

встать.

Шустов не настаивал - мелькнула подозрительная

догадка: "А может, они рассорились? Из-за меня. Но тогда

Ирина должна была позвонить и сказать, что они не приедут.

Странно вела она себя сегодня. Этот порыв, взгляд. Всерьез,

что ли? Но этого нельзя допустить, это невозможно. Это было

бы бесчестным. А Катюша, дочь? О ней подумала Ирина?"

И тогда Шустову опять пришли на память слова

печальной русской песни: "Жена найдет себе другого, а мать

сыночка никогда". И он вспомнил ту, которая дала ему жизнь и

которую он даже теперь, будучи взрослым, самостоятельным

человеком, не мог назвать матерью. "Нет, Ирина не такая, нет-

нет", - решительно и торопливо запротестовал он, поймав

невольную аналогию...

Ирина ехала к Шустову, обуреваемая чувствами, слегка

прикрытыми благовидным предлогом - разделить личную

радость друга. В пути она думала над нелегким для нее

вопросом: как объяснить Василию свое появление без

Андрея? Сказать, что они поругались и Андрей не захотел

ехать? Нет. Лгать она не могла, тем более что обман этот

может раскрыться при первом же разговоре Василия с

Андреем. Сказать всю правду, признаться в своих чувствах к

нему? А вдруг Василий осудит ее? И обязательно осудит.

Должен осудить, обязан. "Я потеряла голову. Я преступница, и

нет мне прощения, - начала жестоко казнить себя Ирина.

Страстная душа, богатая воображением, все свои порывы,

мысли и желания она рассматривала как свершившееся, как

ужасный факт, которому нет оправдания. - Что со мной? Какая

нечистая сила вселилась в меня? Нет-нет! Я сошла с ума.

Если я приеду сейчас к нему, он возненавидит меня. Я потеряю

большого друга. Я никогда больше не смогу с ним встречаться,

не посмею посмотреть ему в глаза. В его глаза. А какие у него

глаза? Вот и не помню. Как странно - я не помню глаз

любимого человека. Это оттого, что у него глаза

неопределенного цвета. Чистые и смелые глаза".

В центре, на площади Революции, она вышла из метро.

Зачем-то нужно было выйти именно здесь. Вспомнила - зайти

в парикмахерскую. Нет, теперь это не нужно: она не пойдет в

парикмахерскую и не поедет к Шустову. Назад, домой, только

домой. Но сначала нужно успокоиться, собраться с мыслями.

Что она скажет Андрею? Она уже сказала - концерт. Как глупо,

противно - ложь, обман. И зачем, ради чего все это?

Вспомнила, как, тушуясь и теряясь перед неожиданно

возвратившимся домой Андреем, она лепетала о какой-то

подруге, билетах, концерте, и она сейчас испытала такое

чувство стыда, угрызения совести, что готова была полжизни

отдать за то, чтоб все это оказалось сном. Но это была явь,

ужасная, неприятная явь, и голос Петра Высокого,

окликнувшего ее, тоже был явью. Она даже обрадовалась

этому голосу, словно встреча с добрым Похлебкиным могла

чем-то помочь ей. Петр Петрович стоял у киоска "Союзпечати"

и приветливо улыбался, точно давно поджидал здесь Ирину. А

рядом с ним с двумя гвоздичками в руке стояла счастливая

Аннушка Парамонова.

- Ирина Дмитриевна, вы из гостей или в гости? -

спрашивал восторженно сияющий Похлебкин: вспомнил, что

Ирина отпрашивалась у него уйти сегодня пораньше.

Она ответила с ненужной поспешностью, и лицо

залилось румянцем:

- Из гостей. Домой иду.

- Отлично! - воскликнул Похлебкин и уже деланным

начальственным тоном, который никак ему не шел: - Поскольку

вы сегодня похитили у государства целый час служебного

времени, я, как начальник ваш, приказываю немедленно,

безотлагательно, сию же минуту вернуть этот час из резервов

вашего отдыха. - Он смущенно, взглядом, просящим прощения,

посмотрел на Аннушку и закончил уже совсем естественно: -

Короче говоря, Ирина Дмитриевна, мы с Аннушкой сейчас

подали заявление в загс. Нас поставили на карантин - дали