Любовь и пепел

Том пустил по кругу пачку сигарет. Я и так уже слишком много выкурила, но все равно взяла еще одну. Курение, разговоры и виски — все это было частью вечернего ритуала, способом убить время. Я никогда не была любительницей выпить, но мне пришлось научиться быть частью компании, в основном из-за чувства самосохранения. Поэтому, когда бутылка появилась снова, пришлось налить еще.

— Ты какая-то тихая сегодня, — заметил Эрнест, подошел и сел рядом со мной в обтянутое кретоном кресло, которое только что освободила Джинни. — О чем думаешь?

— О том, как рада быть здесь. Наверное, глупо так говорить. Но мне давно хотелось сделать что-то значимое в жизни. Так что я совсем не хочу возвращаться домой.

— Ты же еще не собираешься уезжать?

— Я вообще не хочу отсюда уезжать. Говорю же, это все глупости.

— Думаю, я понимаю, в чем дело. Здесь все видится яснее. Последние несколько лет я жил как в тумане. Новый роман, который еще в работе, получается неплохим, но он не слишком-то захватывает меня и не привносит ничего нового.

— Так вот для чего ты здесь? Встряхнуться и найти совершенно новую идею для книги?

— Может быть. Или я просто надеюсь вспомнить, кто я и что делает меня живым.

Меня до сих пор удивляло, что мы можем открыто говорить о таких важных вещах. Эрнест слушал меня, полуприкрыв свои карие глаза, как будто располагал невероятно длинным временем и находился именно там, где и хотел. Меня охватывало невероятное чувство — когда знаешь, что сказанные тобой слова имеют для кого-то значение. Мне казалось, что я легко могу говорить с ним о чем угодно.

— Иногда я жалею, что так молода, — сказала я.

— Молодым быть прекрасно. В твоем возрасте я уже был отцом с одним браком за плечами и с грузом вины за то, что причинял боль другим людям.

Я поняла, что он говорит про свою первую жену. Этот брак закончился еще до Паулины, но решила не уточнять.

— Иногда приходится причинять боль другим, этого не избежать.

— Именно этим мы и успокаиваем себя, не так ли? — По его лицу пробежала едва заметная тень. — Видишь этот шрам? — Он указал на блестящую, неровную отметину в верхней части лба. — Я наткнулся на мансардное окно в Париже в самое темное и мрачное для меня время.

Я лишь кивнула, ожидая продолжения.

— Думаю, Фрейд сказал бы, что я намеренно хотел причинить себе боль.

— А ты хотел? — Было тяжело об этом спрашивать, но я должна была выяснить, не хочет ли он этим поделиться.

— Не могу сказать наверняка, но думаю, что в этом есть доля правды. Я так ужасно себя чувствовал, что мне хотелось это продемонстрировать. Я имею в виду, физически. Надавить на больное место.

Я не нашлась что ответить. Боль, о которой он говорил… Это было ужасно. Я снова взглянула на шрам, серебристо-белый, напоминающий рыбью чешуйку, и, сделав усилие над собой, постаралась произнести как можно спокойнее:

— Я так мало знаю о Фрейде. Вы часто с ним общаетесь?

Он прищурил глаза и слегка улыбнулся.

— Только когда выбора уже не остается.

Когда вечеринка наконец закончилась, было уже за полночь. В своем номере я умылась, переоделась в хлопковую пижаму и рухнула в постель. И через несколько мгновений уже спала. Наверное, и не шевельнулась бы ни разу за всю ночь, если бы не пролетевшая над отелем эскадрилья «юнкерсов».

Рев и гул стоял такой, будто наступил конец света. Комната содрогнулась, мне показалось, что в груди что-то оборвалось. От паники голова шла кругом, я быстро села, а затем вскочила с кровати. Потом застыла, раздумывая, есть ли у них бомбы и сколько. Спрятаться в ванной или под кроватью? Даже если существовали правила на сей счет, я их еще не знала.

Раздался быстрый, сильный стук в дверь. Душа ушла в пятки. Но это оказался Эрнест. На нем был плащ поверх пижамы, а ноги босые.

— Ты в порядке?

— Думаю, да.

Мы постояли еще немного, прислушиваясь. Звук моторов, казалось, повис в воздухе, как будто самолеты вообще не двигались, хотя это было невозможно.

— Что они собираются делать?

— Может быть, ничего, — ответил он. — Почему бы нам не выпить?

— Я и так уже слишком много выпила.

— Нам не помешает. — Он подошел к бюро, где хранились бутылки, и щедро плеснул в стаканы.

Я села на край кровати и взяла стакан, который он протянул, присаживаясь рядом. Взяла, но не пила. Рычание бомбардировщиков стало понемногу затихать, но из университетского городка начали доноситься другие звуки: треск ружейных выстрелов, а затем серия коротких лязгающих взрывов. Моя свободная рука, лежащая на коленях, задрожала. Я подсунула ее под бедро.

— Бояться — это нормально, — сказал он.

Шторы были раздвинуты. Через окна проникал лунный свет, отчего на деревянном полу образовались светлые пятна.

Лицо Эрнеста находилось в тени, он очень тихо спросил:

— Хочешь, чтобы я остался?

— Ох… — Этим он застал меня врасплох. Я почему-то не позволяла себе думать, что такое возможно, хотя он был мужчиной, а я — женщиной. Эрнест был для меня выше всего этого. Был моим героем, учителем и другом. Я попыталась придумать, что ответить, но все казалось неуместным. — Все будет хорошо. Спасибо, что беспокоишься обо мне.