Любовь и проклятие камня

Потом солдатам захотелось танцевать, и они потребовали что-нибудь веселенькое. Они топали ногами, а на их пьяные пляски из своего убежища смотрели дети. Хванге часто дышал, едва смиряя свой гнев. Ему было всего восемь лет, и он не был таким сильным, как папа. Хотя папа тоже не смог спасти маму. Но ничего, Хванге вырастит, и отомстит этим двоим. Еще как отомстит! Они у него тогда и попрыгают, и попляшут! Сонъи плакала и не знала, почему мама не дает ей петь. Ей ведь совсем нетрудно. Почему она все одна делает?

К вечеру пьяных мучителей наконец сморил сон, и Елень замолчала. Язык было, как наждак. Сонъи, тихонько обойдя солдат, напоила мать. Та жадно глотала живительную влагу.

— Матушка, давайте я буду петь, мне не трудно, — проговорила Сонъи.

Мать отрицательно покачала головой.

— Ни за что! — заявила она. — Лучше еще раз пусть прижгут, чем ты им, скотам таким, петь станешь.

— Матушка, — взмолилась Сонъи, обливаясь слезами.

— Не спорь, у меня нет сил на споры, — тихо, но твердо сказала женщина.

Тут Хванге, поглядывая на спящих солдат, подполз к матери и подсунул ей под ноги невысокий брусок. Елень послушно встала на него, спросила, не видно ли его из-под чимы. В конюшне с заходом солнца заметно похолодало. Дети прижались друг к другу и по настоянию матери зарылись в солому, чтоб согреться. Елень согреться было невозможно. Скоро холод обволок ее. Изо рта вырывалось легкое облачко пара. Шелковое белье сейчас играло против нее, накалившись от заморозка. Чуть погодя застучали зубы. Солдатам только было нипочем. Выпитый алкоголь их изнутри согревал. Женщина задышала ровней, чтоб унять внутреннюю дрожь, и, в конце концов, ей удалось ее побороть. Зубы перестали стучать. Очень болели ребра, но, во всяком случае, они хотя бы целы… пока. Хуже всего приходилось рукам и ногам, но о них Елень старалась не думать. Теперь она могла шевелить кистями, а не просто висеть всем телом на тонких запястьях. За весь день ее детям принесли лишь миску риса, мать доела остатки. А какие вкусные яства она варила прежде! Как много веселья и тепла жило в этом доме!

Она даже не заметила, как уснула. И вдруг ледяная вода ожгла все тело. Елень вскинула мокрую голову, задышав ртом. Мучители ухмылялись, глядя на нее. В решётчатое окно смотрела бледная луна. На дворе стояла глубокая ночь.

— А кто тебе спать разрешал, а? — взвизгнул он, отшвырнув ведро. — Тебя следует наказать, ну-ка, принеси еще воды.

Красномордый хмыкнул и, пошатываясь, поплелся с ведром на улицу.

Елень затряслась от холода. Если поначалу вода, казалось, согрела ее, то теперь мокрая одежда обжигала тело, даже шевелиться было страшно. Зубы стучали, и в груди, от сдавленности дыхания, болело все сильней. Но она не сводила глаз с солдата. В голове было пусто. Что новенького он ей приготовил, ее не волновало.

«Не убьет же», — мелькнула мысль.

— А ты смотри добрей! Ведь другой бы уже прирезал тебя и твоих выродков, а я такой добрый, ты же, зараза, убила моего брата! — проговорил мужчина, усаживаясь на чурку. — Вот кабы у тебя деньги были, то все было бы по-другому.

Елень усмехнулась уголком рта:

— Так ты бы продал своего брата?

Щуплый оторопел, подлетел к ней и ударил в лицо, женщину мотнуло на веревках, но бруска из-под ног она не показала, подцепив его голыми пальцами. Из разбитой губы засочилась кровь, женщина ее облизала. Тут зашел красномордый с ведром воды. Щуплый перехватил емкость и опрокинул содержимое на голову несчастной матери. От ледяной воды сжалось сердце, и по всему телу прошла дрожь, она едва сдержала крик. Но вместо нее прокричала Сонъи. Она стояла с перепуганными глазами и плакала, зажимая рот обеими руками.

— А ну молчать! — заорал щуплый, и отвесил Сонъи звонкую оплеуху. Та от удара села обратно, закрыв лицо руками.

Елень дернулась к дочери, заскрипев зубами от злости. Ей было не разглядеть, что происходит в стойле, и она зарычала от бессилия:

— Уйди от моего ребенка, тварь такая!

Но красномордый не спал рядом. В ту же секунду он ударил ее под ноги, и брусок выкатился из-под чимы. В запястья тут же впились веревки. Елень взвыла от боли.

— Ах ты зараза!– взвизгнул щуплый, заметив брусок, и ударил женщину. Та, потеряв опору, даже не могла теперь уворачиваться от ударов. Ее мотало от одного к другому, где-то на заднем плане кричали дети. Палачей стало больше. И как они только вместились здесь все? Сколько же их? Пятеро? Дюжина? У некоторых даже палки в руках. Перед глазами плавал какой-то туман, а потом она вдруг перестала что-либо ощущать. Только карусель продолжала крутиться.

Очередная порция ледяной воды привела ее в чувство. Кое-как, превозмогая боль, она разлепила ресницы и посмотрела на озадаченные морды своих мучителей. Их опять было двое, а куда остальные подевались?

— Мама! Мама!!! — прорвался сквозь вату в ушах крик Сонъи. Елень посмотрела на нее, хотела что-то сказать, но не смогла. Челюсти свело — не разжать. А голова была тяжелая-претяжелая — не поднять.

— Мама! — отчаянный крик маленького Хванге.