Любовь и проклятие камня

— Простите мне мою наглость. Вот моя голова и меч, казните меня, Ваше Высочество, — твердо заявил он.

Принц Суян засмеялся. Этот храбрый капитан ему пришелся по душе.

— Ну, что там у тебя? — спросил он.

— Мне не нужна награда Вашей милости, но я хотел бы получить нескольких… рабов, — признался мужчина, едва выговорив последнее слово.

— Всего-то? — удивился дядя молодого короля.

— Да, — сказал Соджун и опять поклонился.

— Скольких рабов ты хочешь получить?

— Четверых.

— И только-то? Этот вопрос ты мог бы решить с отцом.

Старик тут же помрачнел и отвел глаза.

— Министр финансов — мой отец, Ваше Высочество. Просить его — это все равно, что залезть в карман Его Величества. Не хочу, чтоб он пользовался своим служебным положением ради исполнения моего желания, — вступился Соджун.

Принц Суян хмыкнул.

— И то верно, — сказал он, — вы правильно воспитали своего сына, министр Ким.

Старик на это поклонился в знак благодарности.

— Подождите, капитан, вам принесут разрешение на четверых рабов, — милостиво махнул рукой принц Суян.

Соджун горячо поблагодарил венценосную особу и ушел в помещение стражников. А день был длинным-предлинным, и порой казалось, что ему не будет конца, тянулся и тянулся, как тонкая нить из шелкопряда. Был момент, когда капитан решил, что принц Суян про него забыл. Но вечером, наконец, в стражницу явился один из молодых евнухов и вручил свиток, где подтверждались права владения. Оставалось вписать имена и получить бирки, что Соджун тут же и сделал. В Палате Населения попросили подождать до завтра, но капитан настоял. Получив четыре бирки, он тут же забрал из тюрьмы Гаыль, личную служанку Елень, — ей ведь потребуется служанка — затем поехал домой. Как в последнюю их встречу выглядела чужестранка, он помнил хорошо. Нужна была одежда, не везти же их потом через весь город только в нижних окровавленных сорочках.

Прихватив сына и несколько плащей, он оставил Гаыль и поехал за своей любимой.

Ворота усадьбы были сорваны с петель. Той злополучной ночью Соджун этого не заметил. Днем он видел капитана Сон, на попечение которого оставил госпожу Елень и детей, и тот сказал, что ее держат в конюшне. Именно туда сейчас и направилась повозка. Верный слуга Анпё, подаренный Соджуну еще в детстве, вел в поводу лошадь.

— Отец, — прошептал Чжонку, как только они въехали в разоренный двор.

— Молчи, — отрезал Соджун, и юноша, вздохнув, замолчал.

Обойдя хозяйский дом, они услышали детские крики, отчаянно зовущие мать.

— Госпожа, — прошептал Соджун и бросился бежать. Чжонку за ним.

Картина, открывшаяся перед ними в конюшне, ужаснула. Елень, подвешенная за запястья, едва стоящая на ногах, пыталась убежать от раскаленного прута, а неподалеку от нее, видя все это, кричали дети.

Капитан еще не до конца отметил все краски на представленном холсте, а рука уже сама схватила солдата за шиворот, да с такой силой отшвырнула от несчастной женщины, что тот, пролетев метров пять, напоследок сокрушил собой перегородку между стойлами. Но Соджун не смотрел ему вслед — в прыжке настиг второго и с разгону ударом ноги отбросил назад. Тот неудачно приложился всем телом о доски, послушался хруст костей. Красномордый завопил от захлестнувшей боли, но в то же мгновение смолк: капитан ребром ладони ударил его в шею.

На Елень было страшно смотреть. Растрепанная, едва стоящая на ногах, в оборванной мокрой одежде женщина висела посреди конюшни, не поднимая головы.

«Обливали», — подумал он с горечью, и прикоснулся к ее щеке.

Она вздрогнула, замычав, и попыталась бежать. Бечёвка, крепко держащая ее, противно скрипнула над головой капитана. Один взмах меча, и женщина рухнула тяжелым кулем ему на руки. Дети кричали рядом, у Чжонку было вытянутое совершенно белое лицо, а Соджун не видел ничего вокруг. Злость заполнила все его существо. Ничего не осталось. Лишь где-то там, на кромке сознания, еще жил страх за жизнь единственной женщины в его судьбе.

Он почувствовал это кожей: она не дышала. Ее уже не было здесь. Всем своим существом он вдруг понял, что она уходит.

— А ну молчать! — рявкнул капитан.

В конюшне в ту же секунду стих гвалт и повисла тишина. А он, сорвав с головы чжонрип, припал ухом к груди.

«Сердце не бьется»,— ошарашенная мысль молнией обожгла сознание.

— Госпожа! Госпожа Елень!!! — позвал он, тряхнув женщину. Голова беспомощно запрокинулась назад.

И в этот момент, в этот самый страшный миг, он почувствовал течение времени. Он словно видел секунды, ускользающие от него. Раз, два, три — и с каждой секундой Елень уходила все дальше и дальше. Разум солдата сработал быстрее, чем любящее сердце мужчины осознало весь ужас происходящего. Соджун опустил Елень на пол и несколько раз надавил на ее грудь сложенными одна на другую ладонями, а потом, коснувшись искусанных губ губами, вдохнул в нее воздух. Лет пять назад он видел, как один монах спас таким образом человека.