Любовь и проклятие камня

Он оглянулся на Елень. Та едва стояла, едва дышала, вцепившись в холм жадными глазами. У нее перехватило дух, в горле ворочался горячий колючий ком, который она никак не могла проглотить, и она неосознанно развязала тесемки на шляпе, которая упала на землю утяжеленным ребром, подскочила и укатилась вниз по склону. Но женщина этого не увидела. Она вообще ничего не видела сейчас, кроме могилы своего любимого Шиу и драгоценных сыновей. Сделала несколько шагов, упала на колени перед холмиком, провела ладонью по нему, глянула на руку, сорвала и отшвырнула рукавицы. У нее дрожали пальцы, когда она коснулась ими колючего, покрытого коркой мерзлой земли бугорка. Снег таял под горячими пальцами, а душа рвалась вон из тела.

— Мой дорогой… мальчики мои…, — едва слышно прошептала Елень, глядя на холмик сквозь радугу слез, а потом обняла могилу, насколько позволяли руки, прижалась к ней обветренной щекой и зарыдала. Соджун сидел рядом и молчал.

Ласковые лучи касались лица. Солнце давало достаточно тепла, поэтому на земле у могилы не осталось снега: весь стаял. Лишь кое-где лежал в тени, да на вершине холмика, спрятавшись под густыми ветвями сосны. Высоко в ветвях щебетали птицы. Где-то там, наверху, застрекотали белки, вниз посыпалась кора, упала на плечи Соджуна, но он не обратил на это внимания. Он смотрел не на Елень, плачущую на могиле родных, а на свои сжатые кулаки, лежащие на коленях — сердце же разрывала дикая боль.

В тот страшный день он успел. Успел и просто купил тела убитого друга и его сыновей. Теперь у него нет сбережений, но стоит ли думать об этом? С голода он не умрет, жалование получает исправно, крыша над головой есть, что еще нужно? Деньги? Золото? Серебро? Приложится. Не они главное в жизни.

Ту ночь, даже если пройдет тысяча лет, Соджун не забудет никогда. Кровь на исковерканных смертью безжизненных телах в белоснежных шелковых одеждах казалась ослепительно алой. От запаха, проникающего в самый мозг, мутило. О благоустройстве мертвецов не заботились — стражники просто скидывали их в общую кучу, едва поспевая, так как телеги со своей страшной ношей все подъезжали и подъезжали. Делили только на пол: женщин сбрасывали направо, мужчин — налево. Соджун этого не знал, и когда один из стражников, пряча под рубашку золотую черепаху, которую ему дал капитан, ткнул пальцем в груды тел, подошел именно к телам женщин и девочек. Застывшие глаза, черные змеи кос, белые тела под холодным шелком. Капитана передернуло. Он не раз видел трупы, да и сам порой ходил по краю, но сейчас чувствовал, как на затылке шевелятся волосы.

«А ведь в этой куче могла бы быть и госпожа»,— скользкой ядовитой змеей вползло в сознание.

Вместе с Анпё они перекладывали тела, пока, наконец, не нашли Хвансу, а за ним и Хванрё. Пак Шиу все не было. Анпё даже предположил, что, возможно, его уже поместили туда, куда складывали тела для четвертования — у Соджуна потемнело в глазах от гнева и бессилия. И когда капитан почти отчаялся, увидел бывшего советника. Стоял над его безжизненным телом и едва мог дышать, а Шиу будто улыбался. Еще вчера они говорили, пили чай в чайном домике, и Елень так и светилась счастьем, и дом — полная чаша, и близнецы в ожидании свадеб… Не будет больше ничего: ни тепла, ни света, ни счастья. А ведь еще вчера…

Увидев на телеге три тела, стражники запросили еще денег. Соджун не стал торговаться, а просто отдал все, что принес. Стражники на зуб пробовали золото и серебро, а потом еще долго ворчали, но капитан магистрата был непреклонен. В конце концов, они выехали из города и отправились сюда. Ночью, почти на ощупь.

Луна, словно была напугана происходящим внизу, и не показывалась из-за туч. Лишь когда миновали лес и выехали на холм, она смилостивилась и вышла из своего укрытия, осветив все на многие версты вокруг. Соджун поправил рогожу, которой были прикрыты тела и поехал дальше. Еще в городе он решил, что похоронит друга здесь, на этом уступе, чтобы Шиу вместе с сыновьями стали свободными, как ветер и солнце…

— Как вы смогли? — вдруг прервал его воспоминания голос Елень.

Капитан поднял на нее взор и тут же опустил вновь. Тяжело поднялся, сделал несколько шагов к Елень, прислонившейся к могиле плечом, и опустился перед ней на колени, поклонился до земли. А потом выпрямился и, не поднимая глаз, сказал, а голос чуть дрожал:

— Я ничего не знал. Не знал о том, что замышляется переворот, не знал о том, что ваша семья… Клянусь вам в этом самим дорогим, что только есть в моей жизни! Если бы…

Елень усмехнулась уголком рта. На раны души, истерзанной болью утраты, сейчас будто пролился бальзам. То, чем так терзалось сердце, не случилось. Тела ее родных — ее детей, ее дорогого мужа — не осквернены. Над ними не успели поглумиться после бесчестной смерти. Не предали позору даже после кончины. Это ли не счастье?

Она смотрела на склоненную голову капитана магистрата и пыталась его понять. Ей ли не знать, как он рискует, всякий раз вставая на ее сторону?! Но почему? Зачем?