Любовь и птеродактили

– Ладно. – Доронина, похоже, тоже хотела поскорее закончить разговор и вернуться к прерванному просмотру сновидений. – Только Артему сами позвоните. Все?

– Все-все, спокойной ночи!

Я написала нашему водителю эсэмэс, спрятала смартфон в карман и посмотрела на Петрика:

– Успокоился?

Но друг не выглядел успокоенным.

– Ты знаешь, а ведь у меня с собой нет ничего траурного, – хмурясь, признался дарлинг. – Придется заехать домой и переодеться, не идти же на похороны в светлых курортных нарядах…

– Да-да, ты пока подумай об этом, а я посплю. – Я ободряюще похлопала друга по плечу и ввинтилась в свою опочивальню.

Про Киру с ее звонком я к этому моменту совсем забыла, поэтому Бабаю утром не позвонила.

Вторник. Мистик-чудотворник

– Нет, ты только посмотри, а? Рубашка, брюки, туфли – черные, а ремень коричневый! – тихо лютовал Петрик, сверля Покровского недобрым взглядом.

Тот нас пока не увидел – стоял боком, скорбно понурившись соответственно печальному случаю, но при этом дискомфорт от разящих взоров дарлинга явно ощущал и непроизвольно пытался уйти с линии огня, прячась за супругу. А ее Петрик, если б мог, вообще убил бы силой слова, вернее, целой очередью ругательств:

– Дурында! Кретинка, идиотка, болванка!

– Слово «болван» исключительно мужского рода, – не удержалась я. – А болванка – это такая заготовка, кусок твердого материала, типа чугунная чушка…

– Точно, натуральная чушка! – охотно согласился дружище, тихо ярясь. – Я бы даже сказал – чуня! Малограмотная темная деревенщина, вкуса – ноль! Какой коричневый ремень, когда все остальное черное?! Нет, я понимаю – микс угольного с шоколадным или карамельным, это модное сочетание, его любит Миуччи Прада. Но антрацитовый, прямо-таки блестящий черный и матовый СВЕТЛО-коричневый?! Нельзя их совмещать – это табу! Пошло, невыразительно и мрачно!

– Петь, мы на похоронах! – напомнила я.

– Да! Но разве это повод одеться так, чтобы мне захотелось зарыть тут еще кого-то, кроме покойника?!

– Покровского? – удивилась я.

Вот-те раз, а какая любовь была буквально вчера!

– Покр-р-ровскую! – рыкнул дарлинг. – Ты же не думаешь, что бедняжка Артурчик сам так оделся? Это она его, я уверен… Чушка чугунная!

Сам Петрик был одет, как всегда, идеально. Не в черное – все же не родича хоронить пришел, – но в благородный полутраур: фиолетовые брючки, бледно-лиловая рубашечка с лаконичными запонками из темно-серого жемчуга. Мне было настоятельно рекомендовано надеть сиреневый сарафан, а к нему – шелковую косынку цвета «пепел розы», под которой я спрятала голые плечи, и еще серьги с аметистами. Я безропотно подчинилась – не спорить же с персональным стилистом!

В итоге мы с дарлингом, все такие красивые, идеально смотрелись бы на фоне пожелтевшего мрамора старых величественных надгробий Пер-Лашез или Сент-Женевьев-де-Буа. Увы, муниципальное кладбище города Краснодара нужной картинки не обеспечивало. Зато нами было кому любоваться. На похороны Виктора Афанасьева пришло неожиданно много народу.

Судя по тому, что у кладбищенских ворот я заметила фирменные автобусы кондитерского комбината, осиротевший коллектив провожал гендиректора и собственника в последний путь в полном составе. Даже фабричных охранников привезли и задействовали в процессе: мужчины в одинаковых черных рубашках, новеньких, только что из упаковки, еще в заломах и складках, стояли и у гроба, и на дорожках, и средь могил, оглядывая участников церемонии с привычной подозрительностью. Как будто ждали, что кто-то начнет распихивать по карманам цветы и восковые свечи, и были готовы задерживать несунов.

Заплаканных лиц я не увидела. Комбинатские неубедительно изображали печаль, то и дело отвлекаясь, чтобы о чем-то оживленно пошушукаться, а безутешные родные и близкие были представлены всего тремя персонажами.

Они стояли в наскоро возведенном шатре-палатке у гроба – бабуля, женщина помоложе и мужчина лет сорока, отдаленно похожий на нашего дорогого усопшего. Мужик явно чувствовал себя неуютно и озирался с таким видом, словно безмолвно вопрошал мироздание, что он тут забыл. Суровая гражданочка бальзаковского возраста периодически дергала его за рукав и шипела, требуя стоять смирно и показательно кручиниться. И только бабушка добросовестно скорбела, качая головой и то и дело вытирая платочком воображаемые слезинки. Она даже пошатывалась, поэтому ее в высшей степени заботливо придерживали под локотки два толстяка в костюмчиках с галстуками. На бабулю толстяки смотрели услужливо и подобострастно, друг на друга – неприязненно.

– А это кто тут у нас? – спросила я Петрика.

Он ведет более активную светскую жизнь и много кого знает.

– В дырявом плюше? – проследив направление моего взгляда, уточнил светский лев тоном, каким в известном фильме говорили про «вон ту, в жутких розочках».