Любовь и Разум

–Ну, и что?

–Не пришлось мне долго выбирать. Назначили меня начальником в одну колонию. Отказаться не мог. Повышение в должности. Зарплату увеличили. Ну, и всё такое.

–Она не поехала?

–Осталась в гарнизоне. Сказала мне, что, если через месяц я не оформлю увольнение, она уедет навсегда. Я сначала пытался подать рапорт на увольнение. Да не получилось. Некому было меня заменить.

–И ты остался, Дронов?

–Я остался. А она, моя любимая, за месяц схлестнулась в гарнизоне с одним молодым лейтенантом, потом – с другим… и пошло–поехало. Развод мы не успели оформить. Исчезла она из гарнизона, и из моей жизни. Так, до сих пор я и числюсь женатиком.

–А она не нашлась?

–Особых поисков никто не проводил, да и я, узнав о её жизни в гарнизона, не старался найти её.

–Сколько же тебе годочков, Валентинович? – по-приятельски обратился к майору Михаил.

–Сорок два стукнуло, – то ли с грустью, то ли с гордостью сообщил Дронов о своём возрасте.

–А ты до сих пор – майор!

Ответа не последовало. Михаил, помолчав, продолжил разговор.

–И больше не встретил ты любовь? Не было женщин?

–Были. Были женщины, Сапушкин. А вот любовь? Любви не было.

–Теперь я понимаю, почему ты стал таким равнодушным. Злым. Душа твоя зачерствела. На каждом встречном ты готов срывать свою неустроенность. Отсутствие любви ты готов заменить удовольствием от унижения, оскорбления своих подчинённых и, тем более, заключённых.

Дронов молчал. Он теперь, в результате общения с Михаилом, и сам уже давно стал понимать неправильность, и даже ненужность своей жизни. А Сапушкин продолжал – ему и самому хотелось кому-нибудь высказать свои мысли, желания, мечты, появившиеся после контактов с Одинцовым и братьями-близнецами.

–Я вот тоже бродил по свету. То – тюрьма, то – колония. Всё чего-то искал. Лучшей жизни что ли? Да, я и не задумывался о жизни. Плыл по течению. Наслаждался своими «победами»! Мнимыми победами. Менты гонялись за мной, ловили, вычисляли, а я их за нос водил. Обдуривал. Потом ловили. Затем, снова всё повторялось. Мне это нравилось. Я упивался мыслью, верой в то, что я всех хитрее, умнее. Их много, а я один против них. Их коллективный разум проигрывал моему – одиночному. А вот любви, даже такой, как у тебя, Дронов, я не встретил. Да, и не очень я хотел её, эту любовь.

Сапушкин замолчал, о чём-то думая. Дронов тоже не стал комментировать речь Сапушкина. Взаимные откровения заключённого и начальника тюрьмы затронули их внутренние, душевные струны. Ни тот, ни другой ранее, до этого разговора не открывали кому-либо своих чувств, переживаний.

Расчёты, планы Одинцова по перевоспитанию, переделке людей, осуществились, как минимум, на этих двух загрустивших, совсем противоположных по своему статусу, людях.

–Ну, ладно, Геннадий Валентинович, у нас ещё всё впереди, – решил Сапушкин продолжить прерванный ранее разговор. – По поводу заселения нашей камеры: двоих ты можешь взять любых, которых ты захочешь. А третьим я бы хотел видеть Ворона.

–Как скажешь, Сапушкин, – без единого слова возражения или обсуждения согласился Дронов. – Сегодня же это мероприятие мы и проведём.

После откровенного разговора с Михаилом майор Дронов стал мягким, совсем ручным. Этому способствовали, конечно, ранее проведённые Михаилом действия, направленные на перевоспитание, привлечение на свою сторону начальника тюрьмы.

Ближе к концу дня замки и засовы загремели на камерной двери и, когда она открылась, появился конвоир, а следом за ним Ворон и двое молоденьких ещё, совсем мальчишек, осуждённых.

–Вот вам пополнение, – грубо произнёс конвоир и вышел, закрыв за собой старую, но ещё надёжную, бронированную дверь.

Ворон, крепкий, лет сорока пяти, хмурый мужчина, молча, осмотрел камеру и всех её «постояльцев».

Один из его спутников, увидев свободные нары, ранее принадлежащие Южаку, быстро бросил на них свою котомку и, демонстративно показывая свою удаль и независимость, с криком «Э-э-х» распластал на них своё тело.

Ворон, ещё раз оглядев камеру, подошёл, не спеша, к молодому нахалу, взял его котомку и бросил в угол, в сторону параши, где были ещё две свободные полки.

–Брысь, баклан. Вон твои юрцы.

Тот, увидев решимость видавшего виды жигана, не осмелился против него сказать слова. Он быстро поднялся и перешёл на указанное место. Второй его товарищ, более скромный и тихий, последовал за ним и забрался на второй этаж.

Все местные жильцы за этими перемещениями наблюдали, молча, и без вмешательства. Они уже давно были под влиянием энергетического поля Михаила и ожидали скорых перемен в своей жизни.

–С новосельем, Ворон, – решить нарушить Михаил затянувшуюся тишину.