Любовь и СМЕРШ (сборник)

А в-третьих, рождение состоялось в Одессе, в самой середине пятидесятых годов двадцатого столетия, что говорит о многом, для умеющих понимать с полуслова.

Рос Шая не хуже других, шлимазл и горлохват. Достать джинсы, купить пластинки, толкнуть туфли… Окажись родители интеллигентнее или город поцентральней — пустил бы Шая свои способности по более благопристойному руслу научно-технического прогресса, а то и художественного творчества. Но мировые линии пересеклись иначе. Водоворот большой коммерции малого масштаба подхватил тов. Райсера, и, протащив через задние ходы московских магазинов, пролёты Гостиного двора и толчею одесской барахолки, тихо опустил на скамью подсудимых. Обвинялся он в мелком мошенничестве и срок получил скромный, почти символический.

Уже с первых, розовых попыток деловой активности, Шае стало обидно за свою национальность. Ведь скольких бед можно было избежать, родись он простым украинцем с типичным лицом или, не про нас будет сказано, молдаванином. Шая выпирал из любой очереди, не мог затеряться в толпе и моментально идентифицировался по национальному признаку. Истинный человек бизнеса должен обладать приятной, но не характерной внешностью; разве мо-жет идти речь о серьёзном контакте, если вторая сторона громоподобно провозглашает «шо?» и топает ногами, словно мясник на Привозе?

Но самой большой неудачей своей жизни Шая считал переезд в Израиль. Ай, и зачем ему понадобилась эта болячка, кто теперь может установить? Все поехали, и он поехал. Просто сумасшествие какое-то, и больше ничего!

В Израиле Шая прошел по всем кругам «олимовского» ада: подметал улицы, работал на стройке, убирал квартиры — и всегда за гроши, позорные, жалкие копейки. Спасало лишь то, что официально он всегда оставался безработным, и подачка-пособие, совещаясь с жалкими грошами, вместе составляли средний прожиточный уровень. Тем не менее, жизнь пошла насмарку, причём навсегда, окончательно и бесповоротно. Но именно тогда, на глубине нервного срыва, Шая впервые обнаружил, что у него есть душа.

Он прочитал про неё в газете. Какой-то религиозный деятель, просвещая репатриированную сионизмом публику, длинно разъяснял особенности еврейской души. Духовность у него затейливо перетекала из Источника прямо в сосуды, но по невидимым каналам.

— О! — подумал Шая, с трудом продравшись через эту сантехнику, — может, и мой нос чего-нибудь да стоит!

Подумал и немедленно забыл. В битве за хлеб насущный прошло несколько лет. После многих мытарств и невзгод Райсеру наконец повезло — он купил магазин. Наверное, столь обстоятельное слово не совсем соответствовало небольшой продуктовой лавочке на стыке Бней-Брака с Рамат-Ганом, но Шая величал её только таким образом.

— А вот в моём магазине … — вставлял он к месту и не к месту, особенно разговаривая с «олим» первого года обучения.

Дела в лавочке шли из рук вон плохо, доходы с трудом покрывали расходы, и, если бы Шая не надувал каждый месяц налоговое управление, существенно уменьшая сумму оборота, магазинчик пришлось бы просто закрыть.

Прямо через дорогу от лавки начинался Бней-Брак. Этот город никогда не пробуждал тёплых чувств в Шаином сердце. Ему не нравились его жители, одетые в черные одежды странного покроя, раздражали их шляпы, пейсы, парики и косынки. Он бы хотел встречаться с ними только в одном месте — у себя в магазине, и то по разные стороны прилавка. Но вот этого почему-то и не происходило. Просто вообще, никогда, ни разу. Зато их бесчисленные дети как заведенные бегали в магазинчик напротив Шаиного.

Проведя исследование покупательского спроса, походив по Бней-Браку и побеседовав с владельцами тамошних продуктовых лавок, Шая решил перековаться.

— Если искусство требует жертв, то чего можно ждать от торговли?! — объяснил он жене и начал отращивать бороду.

Через несколько недель его магазин заполнился товарами с печатями высшей кашерности, а голову Шаи увенчала кипа непритязательно чёрного цвета. На входную дверь он прибил мезузу величиной с локоть, выложив за неё неисчислимую пропасть денег. Теперь в Бней-Браке мезуз такого размера стало две: одна на двери центральной синагоги, а вторая у входа в Шаину лавку.

И что вы думаете — сработало! Доверчивые харидеи потянулись на приманку, словно мотыльки к свету керосиновой лампы. Сначала по мелочи: то, другое, третье, потом вошли во вкус и добрались до четвёртого, пятого, шестого… Дела стали лучше, куда как лучше, но всё равно были весьма далеки от процветания. И вот тогда-то Шая решился на поступок. Втайне, конечно, под покровом темноты и на другом конце города. Ещё бы, прознай о таком его друзья и знакомые, они бы … впрочем нет, они бы просто не выдержали. Короче говоря, Шая пошёл к раввину.

— Вот вы говорите: Б-г, — сказал он ему. — А где справедливость? Ведь я держу такие точно товары, одеваюсь, как все, и даже стал по субботам заглядывать в синагогу. А в результате — пшик, на хлеб не хватает. Где ж правда, ребе, где ж истина?

— Скажи мне, — спросил раввин, — что ты делаешь, когда нет покупателей?