Любовь и СМЕРШ (сборник)

«Я понимаю, Ты мне не веришь. Ещё бы, ведь я столько раз обещал Тебе и ни разу не сдержал слово. Но сейчас, клянусь, я буду, как скала, как кремень, как нержавеющая сталь. Ты только спаси, а я прямо завтра, в субботу, не поеду на пляж, а побегу учить Тору в самой харедимной синагоге. Я стану хабадником, нет, сатмарским хасидом, я отращу пейсы, загоню Райку в микву, сделаю ещё раз обрезание – только спаси, только убереги в этот раз!»

Арабы стянули верёвкой Шаины руки и ноги, заткнули рот какой-то вонючей тряпкой и, словно мешок с картошкой, бросили в багажник. Крышка захлопнулась, и Шая очутился в полной темноте. Спустя несколько минут машина тронулась с места, увозя Шаю в новый день, возможно, последний в его жизни.

Закончив обещания и просьбы, Шая терпеливо прождал несколько минут, искренне веря во всемогущество Творца и в своё немедленное спасение. Ничего не произошло; «Пежо» так же трясся и подпрыгивал на ухабах ашкелонской дороги.

«А ведь не поедут они в Газу, – с тоской подумал Шая, – там заставы на въезде, солдаты, пограничники. Повернут, наверное, в ближайшую апельсиновую рощу и зарежут меня, предварительно поиздевавшись.»

Словно отвечая на его мысли, машина притормозила и, описав полукруг, свернула, судя по усилившейся тряске, на просёлочную дорогу.

«Где же Ты, – взмычал Шая, – где же десница Твоя? Почему не слышишь, почему не приходишь на помощь?!»

Он попытался, было стянуть верёвку с ног или рук, но оцепенение уже полностью овладело им, и, мысленно махнув рукой на свою жизнь, Шая погрузился в прерванные размышления.

«Сказки всё это, – думал он, – нет там никого и ничего. Проси, кричи, обещай – бесполезно! Впрочем, если говорить честно, я ведь с самого начала знал, что сказки».

Машина снова притормозила, и Шая, больно ударившись головой о канистру с бензином, припомнил случай в гараже.

– Тормоза у тебя барахлят, – сказал механик, что-то подёргав, выкрутив и замерив в недрах Шаиного автомобиля. – В общем-то, надо регулировать, но в принципе ездить можно.

– Как это – в принципе? – поинтересовался Шая. – Так можно или нельзя?

– Я тебе на чистом иврите объясняю, – ворчливо начал механик, раздражительный, как все сантехники, маляры и автомеханики, – ездить можно, но есть вероятность в пару процентов, что когда-нибудь передние тормоза откажут. Если хочешь, я могу прямо сейчас поменять колодки, но это тебе будет стоить… – тут он назвал очень и очень увесистую цифру.

– Никаких процентов, – твёрдо сказал Шая, – тормоза должны работать абсолютно надёжно! Делай своё дело.

Механик пошёл в склад за колодками, а к Шае обратился владелец машины, ремонтируемой в соседнем стапеле. Судя по одежде, он принадлежал к «литвакам», а закруглённые края чёрной шляпы указывали на раввинское звание.

– Простите, – сказал раввин, – я оказался невольным свидетелем вашей беседы. Позвольте спросить, почему вы так настаиваете на ремонте тормозов, ведь вероятность отказа весьма незначительна?

«Эх ты, книжный червь, – подумал Шая, – и как только таким права выдают?!»

Потешившись ещё пару секунд сознанием собственного превосходства над раввином, он пустился в разъяснения.

– От работы тормозов, – сказал Шая, – зависит моя жизнь, и поэтому я не могу допустить даже один, даже пол, даже треть процента вероятности отказа.

– А вдруг это правда? – спросил раввин. – Хотя бы на один, на половину, на треть процента то, о чём говорят наши книги, – правда? Ведь тогда вся ваша земная жизнь и вся будущая потеряны безвозвратно. Почему же вы не думаете об этом, почему не беспокоитесь о грядущем мире, хотя бы так, как заботитесь о тормозах?

– Будущий мир… протянул Шая, – когда это ещё будет? А тормоза нужно чинить сегодня.

– Не знает человек своего часа, – ответил раввин, – только Б-гу известно, сколько осталось каждому из нас.

– А вы меня не пугайте, – возмутился Шая, – я советской властью уже пуганый. Перед ней не склонился и перед вами не склонюсь.

– Это вы сейчас такой храбрый, – сказал раввин, – пока всё у вас хорошо. А ведь, как придёт час, в дугу согнётесь, самые красивые слова говорить станете, да поздно будет.

Машина остановилась.

«Вот и всё, – подумал Шая, – надо бы сказать то, что говорят евреи перед смертью – кажется, „Шма, Исраэль“. Но кто ж его помнит наизусть, этот „Шма“?»

Шая стал лихорадочно рыться в памяти, разыскивая высокие слова или строки, но почему-то, кроме лермонтовского «На смерть поэта», вызубренного когда-то в школе, ничего не приходило в голову. Пока он пытался сообразить, подходит ли к его ситуации «приют певца угрюм и тесен», машина тронулась с места и покатила дальше.

«Только спаси меня, – снова обратился он к Б-гу, – только вызволи из этой беды, и вот тогда Ты увидишь…»

Мотор взревел, и машина резко рванулась вперёд. Шая услышал крики, потом выстрелы, потом автомобиль занесло влево, завернуло и опрокинуло. Он вылетел из раскрывшегося багажника и, описав дугу в воздухе, рухнул на обочину, пребольно ударившись коленями и локтями. Онемевшее тело уже не слушалось Шаю, и он так и застыл в нелепой коленопреклонённой позе.