Любовь и СМЕРШ (сборник)

– Не должен еврей подвергать себя испытанию, – сурово произнесла трубка. – Одно дело дома, рядом с женой, и совсем другое – одиночество в чужом городе. Ты мужик, хоть и стареющий, но пока не старый. Мало ли какая вожжа захлестнет.

– За «пока» отдельное спасибо, – сказал я, – но мы, дорогой товарищ, давно пересели с гужевого транспорта социализма на стального сионистского коня. Я что, по-твоему, проституток никогда не видел? У нас в Тель-Авиве их тоже хватает. В общем, не пой мне, бабуся, военные песни.

– Смотри, ты предупрежден, – сказал Зеев и моментально сменил тему. – Водки хорошей привези.

– Водки? В Москву? А квасу не захватить? У нас тут в Кфар-Хабаде отличный квас делают.

– Оставь свой юмор, – мрачно изрекла трубка. – Московскую водку невозможно пить – вся паленая.

– Какая-какая? – не понял я.

– Вот видишь, – ехидно произнес Зеев, – ты ни местного диалекта не знаешь, ни местных проституток не видал. Пропадешь ни за понюшку табаку вместе со своим Сохнутом.

Организация, в которую на год поднанялся Зеев, была в некотором роде, конкурентом Еврейского Агентства.

– Паленая, – продолжил он, – значит самопальная, поддельная то есть. Местные «махеры» гонят ее в полевых условиях, потом разливают по бутылкам и сдают в торговую сеть. По внешнему виду от оригинала не отличишь, но пить невозможно. Я уже несколько раз накалывался. Покупаю водку только по большим праздникам, и каждый раз точно в девятку.

– Так может тут проблема не российского рынка, а твоя личная? – осторожно поинтересовался я.

– Ты это, – огрызнулась трубка, – прибереги соль для салата. Нечего товарищу раны посыпать.

– Ладно, привезу тебе водку, – пообещал я. – Утешу страждущую душу.

Пообещал и забыл. Закрутился в предотъездной суете: оформлении документов, подготовке выступлений, согласовании встреч с московскими издателями, сотрудниками журналов, критиками. О просьбе Зеева я вспомнил только в самолете, когда стюардесса, проталкивая по проходу тележку «Duty free», задела мою руку с чашкой, и капли чая, черные, словно слезы трубочиста, оросили инструкцию Сохнута.

Кофе я не люблю, и почти двадцать лет жизни на Ближнем Востоке, пронизанного бесконечным кофепитием, не переменили моего мнения. Кофе тут варят по любому поводу: обжигающе горячий, крепкий, с кардамоном. Первое время я пил его наравне со всеми, но скоро почувствовал, что поры моего тела потихоньку закупориваются хрусткими коричневыми крупинками.

С тех пор я употребляю исключительно чай. Горячая душистая влага распаривает кожу, выгоняя вместе с потом раздражение и обиды. Чай успокаивает, очищает, а от кофе я становлюсь нервным и озабоченным.

Черную бурду, подаваемую в самолете, трудно было назвать чаем, но я попросил полную чашку и решил, наконец-то, ознакомиться с инструкцией Сохнута, которую мне настойчиво рекомендовали прочитать несколько раз и вообще, на всякий случай, всегда носить с собой.

Инструкция представляла собой собрание самых зловещих случайностей и совпадений, которые когда-либо могли выпасть на долю израильтянина, оказавшегося в России. Она напоминала правила поведения на стрельбище, которые нам вбивали во время прохождения военной службы.

– Не с каждым такое может случиться, – объясняли офицеры, проводившие инструктаж перед началом каденции резервистов, – но каждый пункт данного документа написан кровью.

В глазах составителя сохнутовской инструкции Россия представлялась чем-то наподобие прерий Дикого Запада, которые вместо лошадей и ковбоев населяли белые медведи и милиционеры.

Не успел я насладиться чтением этого в высшей мере увлекательного документа, как меня толкнула тележка стюардессы. Чай пролился и по прихотливой игре ассоциаций я вспомнил про обещанную водку и поспешил купить бутылку «Абсолюта». Мне выдали ее, элегантно обтянутую в предохраняющую от ударов полиэтиленовую сеточку, и завернули в мешочек с эмблемой «Эль-Аль», украшенный кокетливой надписью про небесный магазин с ценами ниже земли.

Таможенный досмотр, паспортный контроль и прочие прилетные процедуры прошли в Шереметьево быстро и без проблем, как в любом аэропорту Европы. Сотрудники были вполне любезны и шустры, а уголовных носильщиков, готовых вырвать из твоих рук багаж, чтобы за бешеную цену перенести его на сто метров к автомобильной стоянке, и вовсе не оказалось. Тележки, точно как в Бен-Гурионе, ничего не стоили и стояли на каждом углу.

«Устарела, устарела инструкция», – подумал я и, взвалив чемодан на бесплатную тележку, покатил искать встречающего. Он, в полном соответствии с забракованным мною документом, стоял у выхода, сжимая в руках табличку, на которой красовалась моя фамилия.

Ехали долго, и я с интересом разглядывал несущиеся навстречу рекламные щиты. Большинство из них были такие же, как в Израиле: Икеа, Нокиа, Панасоник. Удивляло то, что все по-русски, но и к такому можно привыкнуть.

Среди плакатов иногда попадались перлы:

«Мы вас любим и делаем скидки!

Для настоящего коммерсанта пятнадцать лет не срок!

Хватит мечтать, пора обLADAть!

Замочил соседа – застрахуй квартиру!»