Любовь и смерть на карантине

Старая хитрая лиса. Сука та еще. Как же она любила халяву! Майя, племянница ее, как-то пыталась наладить со мной контакт: пригляди, мол, за бабушкой. Я отбрехался, и Майка припрягла другую соседку, Лену. Навязала ей свой телефон. Звони, мол, если с теткой что-нибудь случится. О, как она мечтала о старухиной смерти, Майка-то! Да все мы мечтали. Весь дом.

Эта психопатка била в пять утра кулаком в мою стену и орала, что государство ее обокрало. Десять тыщ у нее сгорели во время павловской реформы. И теперь она, инвалид третьей группы, – нищая. А поскольку я не реагировал, нацепив наушники, бабка начинала молотить гаечным ключом по батарее. И весь дом просыпался и стонал:

– Чтобы ты поскорее сдохла, старая сука!

Звонили участковому и даже ходили, а он:

– Что я могу? Она же никому не угрожает. Пожалейте бабушку, она старенькая.

Нас бы кто пожалел.

…Я вселился в эту квартиру после того как меня выписали из больницы и дали третью группу. После того как…

Черт! Опять эта дикая головная боль! Она со мной, похоже, навсегда…

На работе возникли проблемы, я уже не мог пахать как слон. А тут еще и пандемия. Ушел на удаленку, заказы сократились до минимума. Сбережения таяли. Я не вылезал из дома и все глубже погружался в депрессию, которой способствовала непроходящая головная боль. Какое-то время я еще хотел спастись. Но понимал, что нужны большие деньги. Операция нужна. Государство отделалось от меня, кинув подачку: третью группу, которую каждый раз надо было заново подтверждать.

Я почти не общаюсь со своими соседями, но эта Лена, она такая приставучая. Однажды я ждал лифт, который застрял на одном из этажей, и вышла она с хозяйственной сумкой в руке. В магазин собралась. Пока мы ехали в лифте, Лена не умолкала. Склоняла на все лады вредную бабку. И обмолвилась, что старая скупердяйка даже за хату не платит. Повесила квартплату на племянницу: твое, мол, наследство, вот и отрабатывай. Еле отвязался от словоохотливой соседки.

А потом я увидел бабку Машу у магазина, она просила милостыню. Я еще подумал: актриса она гениальная. Пенсия у нее хорошая, льготы по группе, за хату племянница платит, старые вещи соседи отдают. Хорошо устроилась. А за мужской силой бабка не стесняется ко мне обратиться. Не в том смысле, в котором многие подумали. Ни за какие деньги я не лягу со старухой. А прибить там что-нибудь или передвинуть. Починить.

Я отнекивался, но бабка была липучая. И вот однажды она попросила меня передвинуть тяжелый шкаф. Раздался звонок в дверь, и я, дурак, открыл. На пороге стояла бабка Маша и умильно смотрела мне в глаза:

– Валерочка, помоги мне шкаф отодвинуть, сама я немощная, не справлюсь.

Ну, на кой, скажите, ей двигать шкаф? В гроб давно пора, а старая карга затеяла мебель переставлять. И зачем я только к ней пошел?!

Оказалось, книга у нее за шкаф упала, и никак ее бабке не достать. Блин, Пушкина собралась читать в своем старческом маразме! Я когда узнал, взбесился. Швырнул ей эту книгу:

– На!

А поскольку бабка была подслеповатая, то книга упала на пол. И оттуда посыпались червонцы. Старые, советские еще. Бабка кинулась их подбирать, а я рассмеялся:

– Бабуля, да это давно уже бумага.

– А где ж доллары-то? – пробормотала она и стала озираться. – Куда я их задевала?

И посмотрела на плюшевого кота. Я давно уже смекнул, что бабки у старухи есть. Скряжничает, побирается. А банкам она не доверяет после павловской реформы, которую клянет каждый божий день, стуча в мою стену. Значит, дома хранит. По книгам небось рассовала, только стала забывать, где что лежит. Куда она червонцы советские засунула, а куда американские. В голове у нее все перепуталось. Понятное дело: маразм.

Я шутки ради подошел к кровати и поднял матрас. Скупые старухи деньги под матрасом любят хранить: классика. И чуть не рассмеялся. Там, под матрасом, и в самом деле лежали тысячные бумажки. Те, что в обороте.

– Не трожь! – завизжала старуха и кинулась ко мне. Я легонько ее оттолкнул и удивился, что она легкая, как перышко.

Бабка отлетела в угол комнаты, как резиновый мячик, а я также в шутку взял из кресла плюшевого кота. И малость его помял, чтобы позлить бабку, которая глаз от игрушки не отрывала. А старая скупердяйка словно окаменела, глядя на меня. А потом жалостливо так говорит:

– Валера, не бери грех на душу. Положи котика на место.

– На! Подавись, карга старая! – и я швырнул ей кота.

Старуха вцепилась в него, будто подыхала от короны, а это аппарат ИВЛ, и замерла. Я сплюнул от злости на грязный палас и ушел к себе. Было это двадцатого декабря.

С тех пор я не мог спокойно спать. Когда я мял игрушку, то мои пальцы нащупали бумагу. Плюшевый кот был набит под завязку. Понятно чем: деньгами. Этот скрип новеньких купюр ни с чем не сравнить. Мне даже чудилось, что я уловил их запах. Если под матрасом тысячные, то что же там, в игрушке? Пятитысячные или… Баксы?